Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

2) Я бы собирал Совет министров каждые две недели для обсуждения вопросов в течение 2 недель являющихся и требующих общего обсуждения.

3) Проект устройства поземельного кредита для помещиков – ныне вырабатываемый в Министерстве финансов, я непременно велел передать на обсуждение тех членов Кахановской комиссии, которые приглашены из провинций.

Тяжелые впечатления и грустные размышления наводит Рыковский процесс[117] на душу. Сколько лет этому гиганту мошеннику все воздавали почести, сколько лет Рыковский скопинский банк пользовался привилегиями своего положения и покровительством нашего финансового правительства; оно ему дозволяло какими угодно рекламами заманивать к себе тысячи небогатых людей; оно проявляло к нему не только спокойное доверие, но как бы свое благорасположение; оно ни разу не подвергло строгой ревизии, когда можно было предвидеть крах и предупредить разорение тысячей людей. И вот свершается крах! По всей России раздается крик изумления и стон отчаяния… Все взоры устремляются на правительство с мыслию и с вопросом: неужели оно не поможет?

Нет, Министерство финансов отворачивается от ужасного зрелища и умывает себе всенародно руки, говоря: погибайте, это не мое дело!

Между тем оно могло и в последние минуты спасти банк, не [И. Г.] Рыкова ради, а тысячей жертв его ради, назначив временное заведыванье банком и снабдив его значительными капиталами для оборотов в виде ссуд. Это тем более печально, что то же Министерство финансов на глазах у всех не очень давно, когда крах Взаимного кредита в Петербурге был неминуем, через Государственный банк спасло Взаимный кредит и тысячи лиц от разорения денежными ссудами[118]. Но здесь был Петербург, интересы друзей [Е. И.] Ламанского и Кии, а там вся Россия, тысячи темного люда, и на них махнули рукою, и их предали.

А между тем тут является вопрос политической мудрости и нравственности: может ли правительство не считать себя нравственно ответственным перед многими обманутыми жертвами за Рыковскую катастрофу, раз что оно ничего не сделало для предотвращения краха, дозволяло Рыкову свои плутовские операции и молчанием своим ободряло и как бы поощряло верить в силу Скопинского банка.

Ведь все это происходило в монархическом самодержавном государстве, где нельзя ни одной строки, ни одного транспаранта напечатать без именно дозволения правительства! Не знаю, как смотрят на это финансисты теоретики, но прислушиваясь к говору людей, страдаешь за правительство, ибо его обвиняют, и чувствуешь, что эти обвинения наносят Самодержавию вред.

Чувствуешь и понимаешь тоже, что если бы правительство признало себя ответственным в деле Рыковского банка, то оно бы приобрело этим громадную нравственную силу. Что же? Дело еще не безвозвратно погибло. Отчего не остановиться на мысли, что по окончании судебного дела было бы возможно задать Министерству финансов вопрос: нельзя ли изыскать способ вознаграждения за убытки вкладчиков: например – выплачивая убытки в течение известного количества лет, ассигновав на то известную ежегодную сумму? Комиссия в Министерстве финансов могла бы этим заняться?

Так хочется, чтобы поводов благословлять Главу Правительства все было больше и больше! Во всяком случае вопрос: что можно сделать для несчастных жертв Скопинского банка, стоит быть поставленным.

Курьезное и зловещее событие совершилось в германском парламенте. Большинство отказало кн. Бисмарку в ассигновании средств на учреждение должности директора при Министерстве иностранных дел!

Ясно, что дело не в директоре, а в том, что большинство в парламенте хочет воевать с имперским канцлером на жизнь или на смерть. Вероятно правительству прийдется распустить парламент; а потом что? That is the question[119]. Во всяком случае интересно, что в состав германского парламента нового выбора вошла по-видимому довольно организованная и сильная партия северо-германских адептов народодержавия или, что то же, анархистов под другим именем и хотящих анархии под другим соусом. Эта партия теперь уже обнародывает свою программу; она проста: царствование народа над правительством, свобода ассоциаций, свобода печати, освобождение рабочих от зависимости от правительства и полная ответственность министров перед народом. К этой программе есть дополнение: сокращение военной службы на год всего навсего, уничтожение милитаризма и отделение церкви от государства, то есть уничтожение церкви.

Вот к чему привели недавние заигрыванья князя Бисмарка с демократами. О, Боже, сколько раз в нынешнее время приходится вспоминать слова императ[ора] Николая Первого, по поводу народного возмущения сказанные Им двенадцатилетнему сыну[120] в 1830 году: «Помни всегда, что Государь, получив от Бога скипетр и меч, не должен никогда убегать от возмущения, если суждено ему умереть, он должен умереть на ступенях трона».

В этих простых словах вся мудрость и тайна монархического завета. Бегать от возмущения значит заигрывать с толпою или бояться демократии; толпа всякая есть демократия; толпа есть сила – но сила разрушения. Монарх есть тоже сила, но сила порядка. Когда Монарх делает уступки толпе, он усиливает толпу и ослабляет Себя всегда, неизменно и везде; это аксиома; а усиление толпы есть шаг к разрушению монархии. Всякая толпа есть разрушительная стихия, даже самая благодушная, почему? Потому что толпою всегда руководят люди, желающие из зависти и из честолюбия занять место правительства и Монарха. Людовик XVI погиб только тогда, когда сделал последнюю уступку толпе для своего спасения. Людовик XVI давно уже не стоял на ступенях трона с мечом и скипетром в руках; он уже боролся в толпе, на улице, он сам себя давно развенчал уступками толпе. Первое марта застигло уже русскую монархию на роковом пути уступок толпе. С нею заигрывали, с нею считались, ее называли общественным мнением, ее боялись!