Кто придет на «Мариине» - Игорь Бондаренко

Фак отложил рукопись.

Об этом процессе уже много писалось. Какое издательство может заинтересовать такой материал? Мирбах неисправим. Его донкихотские замашки сделать мир чуточку лучше были бы простительны в тридцать лет, но Мирбаху… Фак знал, что перед войной он три года отсидел в Дахау и не может забыть этих трех лет.

Пора ехать в редакцию. К этому времени шеф уже появлялся там. Но в редакции секретарша Элизабет сказала, что шефа не будет, он приболел. «Незачем было тащиться сюда, надо было позвонить», — подумал Фак и спросил:

— Какие новости, Бэт?[23]

— Никаких. Есть оттиски статьи. Можете посмотреть.

Элизабет, видно, не была расположена к разговору. Она вообще была не словоохотлива, а уж ласковое слово от нее можно было услышать только тогда, когда подаришь цветы. Элизабет обожала цветы. Мужчины в редакции злословили, что ей, бедняжке, никто в молодости не преподносил цветов, поэтому она так радуется им теперь.

Элизабет была старой девой, сухопарой и непривлекательной. «Это страшилище распугает всех наших авторов», — говорили журналисты, когда она появилась в редакции. Тогда же ее стали называть Бэт. Она сначала обиделась, но потом привыкла, и теперь уже ее никто иначе не называл. Элизабет оказалась аккуратной, исполнительной и очень скоро стала незаменимой в редакции. Какая-либо справка, имя автора, адрес приезжего репортера — все у нее было под рукой.

— Бэт, я возьму оттиски домой, а завтра верну.

— Завтра утром.

— Хорошо. Если я понадоблюсь, позвоните мне, — сказал Фак.

Дома он просмотрел статью, внес поправки. Потом достал из футляра пишущую машинку. У него уже в голове сложилось начало рассказа, и пора было его написать.

Факу писалось легко. Как это бывало с ним часто, когда он находился в хорошей форме.

Часа через два он почувствовал усталость. Вернее, не усталость, но в его воображении образы утратили четкость. Ушло куда-то то, что Фак называл элементом физического присутствия.

Фак встал из-за стола. Он еще попытался вызвать ушедшие образы, но все было напрасно.

Максимилиан проголодался. Он достал сыр и сардины, нарезал хлеб. Понюхал его. Раньше он не предполагал, что хлеб пахнет так вкусно. Он научился этому в России: русские после водки всегда нюхали хлеб. Теперь Фак нюхал не только хлеб, но и сигарету, прежде чем закурить, и вино, прежде чем выпить. Это доставляло ему удовольствие. Подкрепившись, он стал собираться в «Парамон», надел черный костюм, галстук…

Клаус Клинген сидел у себя в кабинете на Герберштрассе. Был воскресный день, и в издательстве кроме него находилась лишь секретарша Маргарет Эллинг. Клинген велел отключить все телефоны: утром он уезжал в Лондон, перед отъездом необходимо было закончить неотложные дела.

Раздался мягкий гудок — и над дверью загорелось световое табло. Клинген отложил бумаги, нажал кнопку на внутренней стороне стола — дверь отворилась. Мелкими шажками, насколько позволяла узкая черная юбка, к столу подошла секретарша:

— Господин директор, к вам журналист из Гамбурга — Мирбах.

— Но разве вы не сказали ему, что я занят?

— Конечно, сказала, но ему известно, что завтра вы уезжаете, и он просил принять его.

Клаус включил телевизор. На экране появилось изображение: в приемной в кресле у низенького газетного столика сидел мужчина средних лет в хорошо сшитом костюме (шьет, наверное, у Штирера). Клинген выключил телевизор.

— Ну что ж, просите его, Маргарет. — Было жарко, и Клаус потянулся к сифону.

В это время Мирбах вошел в кабинет. Он держался прямо, хотя слегка прихрамывал.

— Рад познакомиться с вами, господин Мирбах! — Клаус указал гостю место напротив и спросил: — Чем могу служить?

— Я пришел узнать о судьбе своей рукописи.

— Вы не получили моего письма?

— Нет.

— Я очень сожалею об этом. Письмо вам отправлено еще десятого. В Гамбург…

— Но раз уж я здесь, надеюсь, вы не откажетесь сообщить мне свое решение.

— Я не могу издать вашу книгу.

— Она вам не понравилась? — поинтересовался Мирбах.

— Это не то, что мне нужно сейчас.

— В свое время я читал ваши очерки в «Шпигеле»[24] и был о вас лучшего мнения, господин Клинген…

— Думаю, что продолжать этот разговор ни к чему, — сухо заметил Клаус.

Когда Мирбах ушел, Клинген просмотрел дневную почту, счета, присланные типографией, но мысли его все время возвращались к разговору с Мирбахом. Настроение было испорчено…

Наконец самое неотложное сделано… Клаус взглянул на часы. До встречи с Зейдлицем оставалось еще немало времени. Можно успеть промчаться вдоль Рейна — это всегда служило хорошей разрядкой.

Клинген нажал на кнопку звонка и сказал вошедшей Эллинг:

— Я ухожу, Маргарет. Закройте издательство.

«Мерседес» стоял у подъезда. Клинген забрался в кабину и рванул с места. Двести лошадиных сил стремительно понесли его по узкой, похожей на туннель, улице.

— Скоро все это кончится, — сказал он вслух, но дальше подумал: «Месяца через два я буду далеко отсюда… Буду сидеть где-нибудь на берегу реки с удочкой, просто сидеть и смотреть на поплавок…»

Когда воды Рейна еще не были отравлены, Клинген все воскресенья просиживал на берегу. Но сейчас он представлял себе совсем другую реку — широкую и тихую, с зеленоватой водой, пологими берегами, поросшими чаканом…