Раубриттер - Борис Вячеславович Конофальский

ему дерзить. Даже она ежилась от тяжелого его взгляда. А тут он сказал ей, что выдает ее замуж за графа. Красавица, бесилась, ядом исходить надумала, думала, что будет его изводить, что больше не будет его допускать до себя. Да не вышло, господин ее к ней не прикасался больше, не звал к себе, не тянулся с поцелуем и не говорил ей почти ничего.

Говорил он теперь только с офицерами своими, шептался да шушукался. Только Рене, Бертье да Роха говорили с ним. Ёган приходил к нему с делами, архитектор приходил, но всех ждал один ответ:

— Позже, недосуг мне сейчас.

Брунхильда видела, как утром одного дня вернулся Сыч, которого не было несколько дней. Тот был заросший щетиной и грязный, так господин его не погнал прочь, как обычно, а звал за стол.

Сразу пригласил господ офицеров, и те быстро пришли. И сидели они за столом, долго шушукались. И Сыч больше других говорил, и еще на листе бумаги что-то рисовал и показывал всем им.

А когда господа офицеры и Сыч стали расходиться, так господин сказал им:

— Подготовьтесь, господа, со всей должной тщательностью.

— Не извольте волноваться, кавалер, — за всех ответил самый старший по возрасту Рене.

— Роха, а ты пришли мне этого увальня, — чуть помедлив, сказал Волков, — толку от него в стрелках будет не так много, так пусть при мне состоит.

— Да, кавалер, — сказал Роха.

И господа ротмистры ушли.

Брунхильда уже намеревалась начать тот разговор, о котором давно думала, да тут пришел молодой верзила с зашитой мордой и головой. Стал в дверях:

— Господин, звали?

— Максимилиан, — разглядывая здоровяка, произнес Волков, — а ну-ка, погляди, у нас в ящике есть доспех, что подошел ему бы?

— И глядеть нечего, — с уверенностью сказал Максимилиан, — он больно велик, даже ваши доспехи ему малы будут, разве что если сразу на рубаху их надевать. А бригантина ваша ему и на рубаху не налезет, вернее не застегнется на нем. И стеганки ему не подойдут, а шлем ваш старый налезет только без подшлемника.

Он был прав.

— Увалень, — сказал Волков, — завтра еду в город, поедешь со мной.

Максимилиан, выбери ему самого крепкого мерина.

Брунхильду распирало желание поговорить, а он все молчал и молчал. Только выводил ее из себя таким пренебрежением к ней.

Она уже думала кричать на него от злости, в волосы ему вцепиться, лишь бы он обратил внимание на нее. Да разве осмелишься, когда он с таким лицом сидит, что смотреть на него боязно?

Уже когда стало тихо в доме, сестра Тереза уложила детей спать и Мария тоже угомонилась и больше не гремела на кухне тазами, Брунхильда расчесала волосы, привела себя в порядок и, раздевшись догола, легла на перины сверху. Жарко же. Уж так-то он не посмеет не обратить на не внимания.

Он пришел, сел на кровать, стал стягивать сапог с больной ноги.

Сопел, останавливался для передышки. Снять сапог сам он мог, но для него это было дело непростое. Она встала и помогла — подошла, взялась за сапог. Он вытянул ногу, и она легко стащила сапог с ноги. Он оглядел ее с ног до головы. Она, как, впрочем, и всегда, была прекрасна. Положил руку на ее бедро, погладил живот и спросил:

— Поздно уже, чего не спишь?

А она не отошла и не отстранилась, наконец, получила возможность заговорить с ним:

— Не спится, как же девице спать перед выданьем?

Волков посадил ее рядом с собой. Стал глядеть на нее и гладить по волосам, по спине.

— Ну, что молчите? — она заглядывала ему в глаза. — Скажите уж, если не нужна вам.

— Нужна, — сказал он, — такой, как ты, у меня не было никогда.

— Так берите меня сами замуж, — заговорила девушка со страстью, — а не хотите, так не берете, просто буду при вас жить. Хоть и не любо мне то, но согласна жить, как сейчас живу.

— Нет, — сказал он спокойно, продолжая гладить ее волосы и глаз от нее не отрывая, — за графа пойдешь.

— Вижу, что люба вам, — сказала она зло, — а за старика меня отдаете. Видно, много он вам предложил. Уж хоть сказали бы, сколько за меня выручили. Ну, скажите? Мне, может, для спеси знать хочется, сколько стою я?

Волков встал и в одном сапоге подошел к сундуку, отпер его, достал из него бумагу, развернул и, подойдя к Брунхильде, протянул его ей:

— Читай, ты ж теперь грамотна.

Она схватила бумагу ручками своими цепкими, кинулась к лампе, села, стала читать. Прочла, подняла голову:

— Поместье? Вам будет?

— Почему мне-то? — он усмехнулся. — Читай, бестолочь. Видишь, написано, Вдовий Ценз.

— А что это?

— Это то, что ты получишь по смерти графа. То, что будет тебе и детям твоим после его смерти.

— Так то не вам?

— Нет, то тебе, и еще две тысячи талеров серебра получишь после венчания.

— А может, мне всего того и не нужно, — вдруг сказала красавица и небрежно кинула бумагу на перину.

— Дура, — сказал кавалер беззлобно, — не понимаешь, что ли, до конца дней будешь с серебра есть. Дети твои будут детьми графа, они будут Маленами, понимаешь? Маленами! Родственниками герцога! Имение твое в год хороший будет давать тысячу талеров. Тысячу! Харчевня твоего папаши сколько приносила? Тридцать шесть талеров в год, сорок?

— Да плевать мне на ваши тысячи, — сказал Брунхильда высокомерно. — И на имения тоже. Я с вами быть желаю, а не со стариком.

— Со мной? — да, кавалеру польстили ей слова, даже несмотря на ее дерзкий тон. — Со мной не выйдет. Сразу после твоего венчаний я начну войну.

— Войну?! — воскликнула она. — Я так и знала! А то думаю, чего они шушукаются все время, чего затевают. Значит, войну затеваете. Из-за дурака этого Брюнхвальда? Да?

— Нет. Не за него. Хотя, и за него можно было бы войну начинать, он хороший товарищ.

— А за что же, раз не за него?

— За честь и за имя, — сказал Волков. — Они избили до полусмерти моего человека. То оскорбление имени моему.

— Значит, отдаете меня графу из-за войны?

— Да пойми ты, глупая, — начал Волков с горячностью, — горцы — люди свирепые, бойцы хорошие, завтра или послезавтра получу я арбалетный болт в лицо, или удар копья в подмышку, или… Или еще что-нибудь, или в плен попаду, а пленных они не щадят, а с тобой что будет, ты куда пойдешь? — О том, что и герцог его мог в тюрьму или даже не плаху отправить, он говорить ей не стал. —