Королева Ойкумены - Генри Лайон Олди

Регина вихрем понеслась к ручью.

– Вот! Нашла! – кричала она на ходу, мало заботясь о том, что перебудит весь храм. – «Проблема не в том, чтобы извлечь гуся из кувшина, а в том, чтобы вылезти из него самому. Гусь символизирует ум человека, а кувшин – обстоятельства его жизни…»

– Вы зря потратили сорок восемь экю, – ответили ей мостик, и огонек трубки, и аромат яблочного табака. – Спокойной ночи.

– Подождите! Дослушайте! «На самом же деле наш ум находится снаружи, а всё, что мы воспринимаем – внутри ума. Отсюда и ответ…»

– Если расколоть абитуриентке голову, ее мозг окажется снаружи. Это, конечно, если у абитуриентки есть мозг. Но окажется ли снаружи ее ум? Продолжайте размышлять. Вы стоите на правильном пути.

И Тераучи добавил, помолчав:

– Жаль, что вы на нем стоите…

В небе, насмехаясь, сверкала улыбка – кольца Сякко.

Ночь прошла без эксцессов. Соседи по комнате, вопреки ожиданиям Регины, не проявили к новенькой интереса. Когда Регина пришла в общежитие, Юсико и долговязый парень – оба в легкомысленных, считай, детских пижамах – уже спали, а кудрявый толстячок, голый по пояс, играл сам с собой в «выбрось палец». Переодеваясь, Регина каждую секунду бросала на толстячка – нет, не палец, а косой взгляд, ожидая, что тот (извращенец! гнусный вуайерист!) станет подсматривать, и готовая дать отпор нахалу. В конце концов стало ясно, что если кто здесь и подсматривает, так это не толстячок – и кавалер-дама ван Фрассен, смутясь, нырнула под одеяло.

Снился гусь.

«Го-го-государство, – гоготал он басом на манер комиссара Фрейрена, – берет на себя все расходы по вашему обучению на Сякко. Вы же подпишете обязательство вернуться домой… двенадцать лет отработать по специальности… без возражений откликаться на вызовы службы Т-безопасности…»

«Я тебя спасу!» – заверяла гуся Регина.

«Нет, го-го-голубушка! – возражал гусь. – Это я тебя спасу!»

Утром, в душевой, Региной тоже никто не заинтересовался. Мокрые, голые люди занимались тем, за чем и пришли – мылись, брились, чистили зубы, не отвлекаясь на разговоры. Теснота и нагота беспокоили, пожалуй, только Регину, да еще двух абитуриентов-инопланетников, с которыми она наспех познакомилась еще в раздевалке. Пышная блондинка с Сеченя озиралась так, словно в любую минуту ждала циничного группового насилия – и страдала, не дождавшись. Уроженец Хиззаца, карлик с торсом атлета-гиревика, задержавшись возле свободного душа, затеял было с Региной беседу о погоде, стесняясь, опустил глаза – и, побагровев так, что призрак инсульта встал у него за плечом, нырнул под ледяные струи воды. В любом другом месте это вызвало бы у молодежи взрыв хохота. Храмовники даже не улыбнулись.

У каждого имелся свой кувшин, каждый сидел в нем по горло.

Идя на завтрак, Регина встретила Тераучи Оэ. Старик кормил карпов в пруду. Девушка кинулась к старику, забыв поздороваться:

– Гуся надо убедить в том, что он свободен!

– Каким образом?

– Телепатически!

– Вам известны принципы работы с мозгом птицы? Это невозможно.

– Надо обратиться к кутхам!

– Зачем?

– Они могут сделать с животным всё, что угодно.

– Не уверен. Особенно в нашем случае.

– Вы знаете, как работают кутхи?

– Знаю. Вы предлагаете отнять у гуся все степени свободы, чтобы убедить его в свободе? Оригинальное решение. Это скорее из области политтехнологий. Идите, думайте…

– И всё-таки хочу обратить ваше внимание…

Нет, идея привлечь кутхов к делу освобождения гуся не вдохновила Тераучи. Равно как и мысль о внедрении в кувшин сонма наноботов, дабы те разложили «тюрьму» на частицы, строго пронумеровав их, а затем, по выходу гуся в большой мир, восстановили кувшин по исходной схеме. Как спасала гуся абитура с Сеченя и Хиззаца, Регина не узнала. Отойдя подальше, она смотрела, как разевают рты блондинка и карлик – точь-в-точь голодные карпы! – как, ласково жмурясь, внимает им старик; боролась с искушением «подслушать» ответы в надежде узнать правильный…

В столовой, судя по отсутствию аппетита у друзей по несчастью, стало ясно: птице отчаянно не везет.

– Слушай, Юсико, – Регина наклонилась к соседке, доедавшей грибную лапшу. – Как оно: быть «шестеренкой»? Понимаешь, я никогда…

– И я, – улыбнулась честная Юсико. – Еще никогда.

– Ты?

– Ну да!

– Ты же на первом курсе!

– Ну и что? Это может случиться в любой момент. Сегодня, завтра; через год. На выпускной сессии. А может не случиться вовсе. Тут уж как повезет…

– Ты же сякконка! Все телепаты Сякко – шестеренки!

«Потом, – жестом показала Юсико, возвращаясь к лапше. – После завтрака поговорим…»

– Урожденные шестеренки учатся в других храмах, – сказала она, когда девушки вышли на свежий воздух. Безмятежная, Юсико улыбалась, всем своим видом противореча тому, что говорила. – В первом, втором; пятом. Наш храм, третий – для инвалидов детства.

– Каких еще инвалидов? Ты же здорова!

– Бывает, что телепат-сякконец рождается цельным. Ну, как я, или ты, или эта фифа с Сеченя… – Юсико фыркнула, давая понять, что блондинка хоть и включена в общий список, но «нам с тобой» не чета. – Тогда ему надо помочь.

– Как?

– Сделать шестеренкой. Тераучи-мо – большой мастер на такие штуки. Он ведь и сам – инвалид детства. Мне папа рассказывал: Старик очень поздно «расшестерился», лет в тридцать…

– Ничего себе!

– Ага. Поэтому его и прозвали Стариком.

– В тридцать лет?

– А ты что думала? Вот тебе сколько?

– Двадцать пять.

– Ой, поздно… я сперва решила: тебе двадцать, не больше…

Юсико зажала себе рот ладошкой: дура я, дура!

– Ты извини меня, – затараторила она, справившись с испугом. – Ты вон какая образованная, ты с Ларгитаса, у тебя всё получится! Это я тупая, а ты сразу, вот прямо завтра, честное слово…

И убежала, сославшись на начало занятий.

– Гусь – мысль о гусе. Кувшин – моя голова.

– Продолжайте.

– Перестать думать о гусе, изгнать эту мысль без остатка – освободить гуся…

– Каким образом вы намерены изгнать эту мысль?

– Усилием воли.

– Не верю.

– Изолирую участок с гусиной энграммой. Поставлю карантин.

– Это не значит – изгнать.

– Обращусь к пси-хирургу. Пусть удалит, включая базовые связи…