Татьяна Доронина. Еще раз про любовь - Нелли Гореславская

Впрочем, некоторые думают на сей счет иначе. Тот же А. М. Смелянский, например, считает причину неудачи Ефремова в том, что «он пытался реформировать театр в условиях страны, которая шла к катастрофе. А МХАТ был прообразом, сколком этой страны».

Шла страна к катастрофе или ее вели к ней, заботливо подталкивая к пропасти, мнения разделились. Так же, как и в отношении МХАТа.

Кадр из фильма «Валентин и Валентина»

Для Дорониной же с того момента началась ее Голгофа, длившаяся почти полтора десятка лет. Мало того, что на ее плечах оказался тяжелейший воз новых обязанностей, до того не знакомых, к которым она не стремилась. На нее, еще недавно всеми любимую знаменитую актрису, обрушился шквал ненависти, нападок, незаслуженных оскорблений. За что? За то, что не встала в ряды реформаторов? Пошла против течения? Посмела иметь другое мнение на происходящее в театре и стране? Не покорилась и не пошла в «клуб завода «Каучук», а добилась для своей части труппы театральной площадки, «выбила» здание для нее? Вроде бы надо только порадоваться, что замечательные артисты не оказались на улице, получили возможность работать, творить, радовать своим искусством зрителей.

Нет! Против перестройщиков выступать нельзя, иначе тебя сделают изгоем в твоей профессиональной среде, а заодно обвинят во всех грехах, которые только в силах выдумать изощренная фантазия «реформаторов». Так Доронина стала антисемиткой, сталинисткой, консерватором и, к тому же… потеряла талант. Как еще не додумались обвинить ее в «русском фашизме»? Она ведь продолжала во всеуслышание называть себя русской актрисой и даже гордиться этим. Может быть, потому, что данный «термин» тогда еще не ввели в повседневный оборот, тогда это было еще «слишком»…

«Ну, заподозрить меня в антисемитизме, — это абсурдно, — говорила она сама. — Вы это отлично понимаете, и для меня это просто смешно, потому что, видит Бог, и видят все окружающие, чему не подвержена — тому не подвержена. Более того, наш театр является в этом плане примером и исключением, потому что любые проявления любого толка, если они вдруг случайно у кого-то возникают, — мы от этого работника моментально освобождаемся, потому что мы знаем, что допустить малость хотя бы в битве национальностей, это значит погубить дело».

Что же касается сталинизма… Доронина слишком уважала себя, чтобы отречься от того, что знала, о чем помнила, во что верила. Она честно говорила, общаясь с журналистами, что отношение к Сталину у нее осталось уважительным. И объясняла почему:

«Когда была война, мы были маленькие, но чувство общности со страной у нас было. Тогда была сильная держава и вера, что она незыблема, а ты являешься ее частью. Когда говорят, что был ГУЛАГ — да, это так, были несчастья и трагедии. Но сегодня, когда идешь по улице и видишь решетки на окнах, когда открыто, среди бела дня, люди убивают друг друга, когда несчастные, на негнущихся ногах старики стоят и палкой роются в мусорных баках… Лучше уж не сравнивать! По-моему, нужно для начала сотворить, возродить сильное государство, а не поносить свою историю наподобие пьяных лакеев, ругающих барина».

Так странно ли, что она с такими не вписывающимися в новую идеологию взглядами вдруг в одночасье исчезла с телеэкрана, перестала появляться на театральных вечерах в Доме актера, на официальных приемах — то ли не приглашали, то ли сама отказывалась, боясь снова нарваться на оскорбления. Мгновенно пожелтевшая пресса на них не скупилась, к тому же умело мешала правду с ложью. Даже в ужасной смерти старой актрисы Художественного театра Анастасии Георгиевской, которую обнаружили в собственной квартире лишь через неделю, обвинили Доронину. Между тем Георгиевская, как и последние из еще живших в конце 80-х годов «стариков» МХАТа, раздела категорически не приняла, до конца оставалась с Дорониной, до смерти работала в ее театре, там она сыграла свою последнюю роль — Дарью в «Прощании с Матерой», а худрук Доронина о ней заботилась.

Но не все отступились от Татьяны Дорониной в то тяжкое для нее время. Неизменно поддерживал Доронину Эдвард Радзинский. Не отступился от своей любимой актрисы и Товстоногов, постоянно приглашавший ее на все театральные юбилеи и праздники, творческие вечера, выводя за руку на сцену. Он продолжал ее любить, переживать за нее… «Что вы там, в Москве, с бабой делаете?» — спрашивал с болью незадолго до своей кончины. Он называл ее верной, в укор некоторым другим, покинувшим в разное время БДТ: Смоктуновскому, умудрившемуся заявить, что великая роль князя Мышкина сделана им едва ли не самостоятельно, без помощи Товстоногова, Олегу Борисову, который в нескольких интервью сказал, что лучшие роли сыграны им в Москве у Ефремова, а не в Ленинграде у Товстоногова… Товстоногов был прав, потому что Доронина в самом деле всю свою жизнь и по сие время называла и называет его учителем и величайшим, лучшим режиссером, с которым ей довелось работать. Уйдя от него, она, в отличие от других, не только не сказала ни единого плохого слова в его адрес, напротив, не переставала им восхищаться. Да, это верность, но еще и честность, еще и не так часто встречающееся умение быть благодарной и признательной.

Были и другие люди, не пожелавшие участвовать в общей грязной кампании против великой актрисы и оставшиеся ее друзьями: Виктор Розов, Михаил Рощин, Георгий Натансон, не говоря уже о старых друзьях по ленинградской сцене, таких, как Владислав Стржельчик, Евгений Лебедев…

Появились и новые друзья и товарищи. В то время Татьяна Доронина, никогда ранее не интересовавшаяся политикой и политическим театром, популярным в 70–80-е годы, практически никогда не игравшая политических, производственных, социальных пьес, вдруг «пошла в политику». Она сблизилась с людьми из КПРФ, познакомилась с Зюгановым, предоставляла коммунистам и патриотам театральный зал на Тверском бульваре под их мероприятия. Иногда и сама выступала на тех собраниях, что еще более усиливало гнев и злобу, враждебный настрой «демократической общественности».

С поэтом Львом Ошаниным.

Потом, анализируя все это, многие люди, хорошо знающие Доронину, следящие за ее творчеством, удивлялись: почему она, всегда аполитичная, ненавидящая казенный коллективизм, далекая от всяких общественных и партийных разборок, вдруг тогда кинулась в политику да еще встала «не на ту сторону» баррикад, сблизившись с коммунистами. И объясняли это образовавшейся вокруг нее пустотой, враждебной атмосферой, травлей и загнанностью.

Думается, что это не вся правда, хотя, безусловно, гонения и травля сыграли свою роль и угнетали. Но надо вспомнить и атмосферу, насаждавшуюся тогда в стране, царившую в СМИ. Под видом восстановления исторической правды унижалось все, что унижать, как мы думали, нельзя, все, что было дорого: Родина, народ, история. Патриотизм стал «последним прибежищем негодяев». И запустил эту старую фразу в оборот с новым подлым значением не кто иной, как «последний романтик» из поколения «шестидесятников», рожденных хрущевской оттепелью, — Булат Окуджава. С новым значением, потому что изначальное подразумевало, что негодяи, когда им больше нечем оправдывать свои подлые делишки, пытаются оправдать их патриотическими мотивами. Теперь же получалось, что к патриотизму прибегают лишь негодяи, поскольку у них нет иного прибежища, кроме патриотизма.