Цену жизни спроси у смерти - Сергей Донской

– Сомелье? А «Дом Периньон» девяносто второго года тебя не устроит? – саркастически осведомился Минин.

Главный же вопрос, просившийся ему на язык, прозвучал бы примерно так: «Морда у тебя не треснет, дорогая?»

– Сомелье – это знаток и хранитель вин, – пояснила супруга со слегка обиженным видом. Губы у нее сложились наподобие куриной попки: сплошные морщинки с дырочкой посередине.

Минин случайно взглянул на ее накремленную физиономию, и аппетит у него испортился окончательно.

– Что за жидкая дрисня у меня в тарелке? – Его круглая физиономия, обмороженная в годы бурной молодости, как всегда, легко окрасилась в свекольный цвет.

Минин отлично знал, что за блюдо перед ним находится – сациви под ореховым соусом, приготовленное супругой собственноручно. Именно поэтому он решил не прикасаться к кушанью. В последнее время жена и без крема на лице вызывала у него сильнейшее раздражение.

– Евгений, что ты позволяешь себе за столом? – возмутилась она вибрирующим голосом. – Да еще при детях!

Минин отодвинул от себя сациви, постаравшись, чтобы часть подливы осталась на скатерти:

– Если я вижу перед собой дрисню, я так и говорю: дрисня!

– Я старалась, готовила, а ты…

– Старалась? Готовила? А по-моему, ты просто наложила мне в тарелку, вот и вся твоя кулинария.

Губы жены мелко задрожали:

– Ты ведешь себя, как последний…

– Последний – кто? – Минин швырнул на стол вилку, встал, с вызовом посмотрел на жену.

Она часто заморгала и сделала вид, что всецело поглощена своей ухой, хотя каждая ложка лезла ей в горло с трудом. Сын прятал ехидную улыбку в бокале грейпфрутового сока. Дочь готовила к употреблению очередной капустный лист. Насладившись этой семейной идиллией, Минин вышел вон.

Сын рассказывал, что у англичан есть поговорка: «Мой дом – моя крепость». Что касается Минина, то он предпочитал сравнение с тюрьмой. Причем выстроенной собственными руками.

* * *

Строители как раз копошились во дворе, возводя стены будущего домика для гостей. За ними приглядывал один из раскормленных Мининых бычков, кличка которого пока что не имела никакого значения. Не любимая собака ведь, не проверенный в делах кореш. Так, бугай с сиськами.

Рабочие при виде хозяина засуетились, как будто их движения переключили на убыстренную съемку. Но Минин выхватил взглядом только одного из них. Цепко выхватил, зафиксировал и поманил пальцем:

– Ком цу мир, сочинитель.

Это был самый настоящий писатель, автор самых настоящих книг, одну из которых Минин из любопытства приобрел, но прочитать, как всегда, не удосужился. Название книги, впрочем, позабылось, как и фамилия писателя. Что из того? Он ведь в обычного бича превратился, кочующего по стране в поисках заработков. Отребье. Подонок общества.

– Здравствуйте, – сказал писатель, остановившись напротив. Лицо – загорелое почти дочерна, тусклые волосы паклю напоминают. Выглядит так, словно его полночи водкой натощак поили, а потом до утра пинали ногами. В общем, явление Христа народу, а не человек. Ходячее убожество.

– Заказ выполнил? – спросил Минин с заранее недовольным видом. Он всегда хмурился, когда получал от людей требуемое, чтобы те не мнили о себе слишком много. Они родились давать, он – брать. Так был устроен мир, и Минина вполне удовлетворяло это положение вещей.

– Заказ? – Писатель поскреб лысеющую макушку и поднял взгляд к небу. Зрачки его глаз плавали в сплошном розовом тумане. Выходило, что свою дешевую водяру он лакал до самого рассвета, после чего пинать его стало совсем уже необязательно.

– Сюда гляди. – Минин ткнул себя в переносицу. – Я говорил тебе, что завтра день рождения у начальника налоговой инспекции? Хочу адрес ему подготовить, со стишатами. Ты что, забыл?

– Вспомнил, – утвердительно кивнул писатель, но на хозяина посмотреть так и не удосужился.

Минину это не понравилось.

– Ну? – процедил он не обещающим ничего хорошего тоном.

– Пожалуйста, – писатель пожал плечами. – Вот, слушайте…

Пред тобой открыты все дороги,

Выбирай любую, без затей.

Собирай вовсю свои налоги,

Процветай, живи и богатей…

Минин пожевал губами, словно пробуя на вкус услышанное. Какой-то подвох в стихе ему мерещился, какая-то едва уловимая тухлятинка. Будто жаркое из крокодила лопаешь: вид привлекательный, а вкус… вкус в чем-то подозрительный, настораживающий.

– Что значит «свои налоги»? – проворчал Минин.

– А чьи же еще? – писатель изобразил лицом сильнейшее недоумение.

Но вот именно, что изобразил, а не испытал. Минин это нутром почувствовал, насупился еще сильнее.

Бугай с сиськами, уловив раздражение хозяина, встал с перекладины лежащей на боку лестницы и разместился в двух шагах от писателя, за его спиной. Минин на него даже не посмотрел. Все его внимание было сосредоточено на собеседнике.

– У тебя, сочинитель, – сказал он, – получается, что именинник сам налоги собирает и сам же от этого богатеет.

– Разве нет? – Писатель кашлянул в сторону густым перегаром и вопросительно глянул на Минина.

Тот прищурился:

– Ну-ну. А продолжение есть, сочинитель?

– Есть.

– Давай свое продолжение. Слушаю.

И Минин услышал:

В этот день мы все тебе желаем

В начинаньях лучших преуспеть,

Каждый день любить, не уставая,

И при этом хворью не болеть.

– Хворью не болеть, – машинально повторил Минин, а в следующую секунду рыкнул:

– Какой такой хворью? Сифоном, что ли?

Писатель неопределенно пожал плечами:

– Почему обязательно сифоном? Хвори разные бывают.

Бугай с сиськами за его спиной переступил с ноги на ногу, сжал и разжал кулаки. Глаза у него сделались тоскливыми, как у кобеля, который ждет не дождется команды «фас».

– От любви хворей не так уж много, – медленно произнес Минин. – Тут и ежу понятно, какая болезнь имеется в виду. Ты что, сочинитель, решил главного налоговика города подъебнуть, а?

– Да он не поймет ничего, – буркнул писатель. – Будет кивать с умным видом да еще растрогается, обнимать вас полезет.

– На этом дне рождения соберутся уважаемые люди. – Когда Минин говорил, у него что-то клокотало – то ли в груди, то ли в горле. – Ты же подставить меня хотел, сволочь. Представь себе, как бы я выглядел, если бы перед всеми зачитал вслух эти голимые вирши!

Писатель, наверное, представил, потому что мимолетно улыбнулся.

Минин тоже улыбнулся – широко и зло.