Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

Архиепископ Феофил в замешательстве остановился, не зная, чем ответить на бесчинную выходку посланца римского первосвященника. Католический «крыж» в православной стране был прямым вызовом русскому иерарху. Скандал казался неизбежным, как вдруг распахнулась другая дверь кареты и на размокшую дорогу сошла невысокая молодая женщина в богатом греческом платье. На ее белом, ненарумяненном лице выделялись крупный прямой нос, яркие губы и переливчатые карие глаза. Несмотря на свою полноту и тяжелые одежды, двигалась грекиня легко и уверенно.

Оливково-смуглый итальянец в берете с пером и коротком плаще пытался галантно поддержать Софью, но она сама быстро пошла навстречу новгородцам. Миновав застывшего красным столбом легата Бонумбре, принцесса склонилась в низком поклоне перед архиепископом Феофилом, приложилась к иконе, отведала хлеб-соль и отпила из чаши с вином.

— Владыка святый! Мужи новгородские! — высоким, звучным голосом произнесла принцесса по-гречески.

Наместник Яков Захарьин толкнул Митю кулаком в спину: стань ближе, будешь толмачить!

А принцесса между тем продолжала:

— Я счастлива оказаться на Русской земле, которая много лет назад приняла веру моей родины, и с тех пор хранит ее в чистоте и святости! Благодарю всех, кто пришел меня встретить! Рада посетить Господин Великий Новгород, слава о котором разнеслась по всему свету.

Переведенная Митей речь принцессы была встречена приветственным гулом толпы встречников, все облегченно заулыбались, и только папский легат наблюдал за происходящим с явным неодобрением.

3

Принцесса провела в Великом Новгороде три дня. Выстояла длинную литургию в Софийском соборе, съездила на богомолье в Юрьев монастырь, уверенно держалась на пирах, щедро дарила убогих. Вопреки слухам крестилась по-православному, целовала иконы, отчего все больше темнел лицом следовавший за ней красной тенью папский легат. Сам епископ Бонумбре нарочито не оказывал почитания православным святыням и только однажды после резкого замечания принцессы перекрестился перед образом Пресвятой Богородицы. Митя стоял рядом и слышал их разговор на латыни. Легат напомнил Софье о том, что папа Сикст направил ее в Московию нести латинскую веру, а не потакать схизматикам, на что Софья резко ответила: «Не забывайтесь, святой отец! Я скоро стану русской государыней и должна уважать веру моего народа!»

Митя неотлучно сопровождал принцессу, толмачил приветственные речи на пирах, стоически отказываясь от угощения. Только единожды не устоял перед искушением, а тут, как на грех, принцесса начала говорить, и все гости ждали, пока багровый от смущения толмач судорожно дожует кусок осетрины. После этого случая Митя старался вовсе не глядеть на пиршественные столы и только глотал слюнки от запахов изобильной снеди.

…В последний вечер перед отъездом принцессы Митю вызвал к себе Яков Захарьин и потребовал отчета. Но едва тот начал рассказывать, наместник нетерпеливо прервал его:

— Где бывала грекиня, где пировала и где молилась, я и без тебя знаю. Ты мне то скажи, чего я не ведаю.

Когда Митя рассказал про то, как принцесса в соборе осадила легата, наместник довольно хмыкнул:

— Вот это уже теплее. Что еще?

Поколебавшись, Митя поделился сомнениями насчет венецианца по имени Джованни Батиста Тревизано. Иван Фрязин представил его принцессе как купца и своего племянника, который едет по торговым делам на Волгу. Да только, похоже, что Тревизано этот и не купец, и не племянник.

— Почем знаешь? — насторожился наместник.

— Толковали они с Фрязиным не по-родственному, — пожал плечами Митя. — Опять же все купцы первым долгом на наш Торг спешат, а этот венецианец идти не пожелал, да и товаров при нем не видать.

— О чем судачили, не слышал?

— Что-то про Большую Орду и Ахмата, но, как меня увидели, сразу смолкли.

Глаза-щелки хищно блеснули:

— Вон оно что! Лазутчик! И Ванька Фрязин с ним заодно! У нас за спиной с ханом снюхались!

Наместник надолго замолчал, что-то раскидывая в уме. Потом объявил:

— Собирайся! Поедешь в Москву! Ты мне там сгодишься. И не вздумай перечить!

Смягчившись, добавил:

— Дурень, при государевом дворце служить будешь, мне же потом спасибо скажешь. Да и грекине ты глянулся, просила, чтоб ты по дороге поучил ее по-нашему изъясняться, хочет жениха обрадовать.

«Молодец, хоть во дворец», — вспомнил Митя пророческую присказку Умилы, с тоской подумав о предстоящем расставании с Новгородом.

Юный толмач и не догадывался, какие последствия возымеют его сомнения насчет венецианского купца Тревизано. Почуяв интригу, наместник на свой страх и риск послал за венецианцем погоню и успел перехватить его в Рязани. На первом же допросе Тревизано признался, что он и впрямь никакой не купец, а личный секретарь венецианского дожа, каковой направил его в Большую Орду в надежде склонить хана Ахмата вступить в союз с Венецией против Турции. С собой он вез 700 золотых цехинов и подарки для хана. Его давнишний знакомец Вольпе предложил себя венецианцу в посредники, разумеется, не бескорыстно. Он же уговорил Тревизано прикинуться купцом, убедив в том, что, узнав об истинной цели его приезда, великий князь не пропустит посла в Орду.

Когда Яков Захарьин доложил великому князю о том, что за его спиной венецианцы ведут тайные переговоры с его врагом ханом Ахматом, тот пришел в неистовство. Вольпе и Тревизано бросили в темницу, отобрав все имущество, деньги и посольские дары[13]. За проявленную бдительность Захарьин был оставлен при московском дворе, надеясь уже больше не возвращаться в ненавидимый им город на Волхове.

4

Дорога от Новгорода до Москвы заняла целую седмицу. Тяжелая карета греческой принцессы, курясь голубым дымком от железной печки и колыхаясь на ухабах, медленно ползла по раскисшей дороге. Сзади тянулся огромный обоз с приданым. Софья Палеолог везла жениху 6 тысяч золотых дукатов, резной трон слоновой кости с изображением двуглавого орла, которому вскорости суждено будет стать гербом Российского царства, иконы афонского письма и доставшуюся ей по наследству библиотеку византийских императоров.

В карету к принцессе то и дело подсаживался папский легат Антонио Бонумбре. Чтобы не выслушивать его назойливые проповеди, Софья притворялась, что дремлет. Глядя сквозь полуопущенные ресницы на проплывающие мимо сумрачные, разбойные леса, она неотрывно думала о человеке, с которым ей придется делить супружеское ложе. Каков он? Красив или уродлив? Добр или жесток? Умен или глуп? Сможет ли она полюбить его и полюбит ли ее он?

Сватовство великого князя московского явилось для Софьи улыбкой фортуны. После смерти отца, деспота Мореи Фомы Палеолога, осиротевшая Софья вместе с братьями оказалась в Риме при папском дворе в унизительной роли приживалки. Брат Андрей безуспешно пытался