Спин - Роберт Чарльз Уилсон

Следовало ускорить процесс. Мы собирались насытить воздух Марса кислородом, озеленить низины, создать водоёмы там, где периодическое таяние почвенных льдов взрывало поверхность грязными паровыми гейзерами.

Отчаянными оптимистами были мы в ту зиму пусковых установок.

* * *

Третьего марта, незадолго до запланированной даты первых «семенных» пусков Кэрол Лоутон позвонила мне домой и сообщила, что у матери случился обширный инсульт и что она при смерти.

Я договорился о замене на время отсутствия и, забронировав билет на первый утренний рейс в Вашингтон, отправился в Орландо.

Кэрол встретила меня в международном аэропорту Рейгана. Как будто трезвая. Она раскрыла мне объятия — пришлось её обнять, хотя никогда ранее она не проявляла в моём отношении ничего, кроме лёгкой озадаченности и равнодушия. Затем она отступила на шаг, придерживаясь дрожащими руками за мои плечи.

— Крепись, Тайлер.

— Она ещё жива?

— Пока держится. Идём, в машине поговорим.

Я проследовал за ней к машине, должно быть, выделенной И-Ди. Чёрный лимузин с федеральными наклейками; весьма неразговорчивый водитель с манерами отлаженного автомата помог загрузить багаж, в ответ на благодарность вскинул два пальца к шляпе и нырнул в кабину, отделённую стеклянной перегородкой от шикарного пассажирского салопа. Не дожидаясь указаний, он повёл машину к клинике университета Джорджа Вашингтона.

Кэрол похудела, голова её на фоне кожаной спинки дивана казалась птичьей. Она вынула из крохотной сумки крохотный платочек, промокнула глаза:

— Всё плачу и плачу… Даже смешно… Вчера контактные линзы выплакала, потеряла напрочь, можешь себе представить? Знаешь, есть вещи, к которым привыкаешь, как будто так вечно и быть должно. Так я привыкла к твоей матери. Всё в доме в порядке, она рядом… Даже когда её в доме не было, я знала, что она рядом, через газон. Я ночами часто просыпаюсь, ты это можешь понять. И мир казался хрупким, я боялась упасть, провалиться, как будто сейчас пол проломится, и буду падать, падать без конца. А потом подумаешь о ней, и легче становится. Представишь, что она спит здоровым крепким сном в маленьком доме… Как улика в суде. Вещественное доказательство номер такой-то, Белинда Дюпре, возможность умиротворённости. На ней дом держался, Тайлер, уж знал ты это или нет…

Похоже, что я это сознавал. Фактически оба дома, большой и малый, представляли собою одно домохозяйство, хотя в детстве я видел лишь различия: наш домик, скромный и спокойный, noire blanche maison, petite et tranquille, и «большой дом», в котором игрушки дороже, а споры злее.

Я спросил, побывал ли И-Ди в больнице.

— И-Ди? Куда там. Он занят. Для того, чтобы запускать ракеты на Марс, надо постоянно водить кого-то по кабакам. То же самое, что держит Джейсона во Флориде. Джейсон, как я понимаю, ведёт практическую часть, если есть у них там эта практическая часть, а И-Ди работает фокусником на арене, извлекает из разных шляп нужные деньги. На похороны-то он, конечно, приедет. — Я вздрогнул, и она виновато улыбнулась. — Что поделаешь. Врачи говорят…

— Что она не выздоровеет?

— Что она умирает. Да. И я тебе говорю, как врач врачу. Ты не забыл, что я когда-то была врачом? Когда была способна на это. И вот ты уже вырос, ты уже сам зрелый доктор с практикой… Бог мой, летит время…

Я не обижался на такую прямоту, даже ценил её. Может быть, причиной подобного поведения Кэрол была заставшая её врасплох трезвость. Она вдруг вернулась в ярко освещённый мир, от которого двадцать лет пряталась в тени, и мир этот оказался таким же ужасным, как и прежде.

Машина подрулила к больнице. Кэрол уже освоилась в реанимационном отделении и довела меня до самой двери палаты, в которой умирала мать. Она остановилась перед дверью, и я спросил, не войдёт ли она внутрь.

— Нет. Не стоит. Я уже не раз с ней прощалась. Побуду на свежем воздухе, где не пахнет дезинфекцией. Покурю с санитарами у приёмного покоя, у каталок. Зайдёшь за мной туда?

Я пообещал.

Мать оставалась без сознания, на искусственном дыхании. Меха аппарата посвистывали, грудная клетка матери расширялась и опадала. Голова её поседела почти полностью. Я погладил её по щеке, но она не реагировала.

Повинуясь совершенно неуместному здесь врачебному рефлексу, я приподнял одно из её век, должно быть, чтобы проверить реакцию зрачка. Глаз, однако, сильно пострадал от кровоизлияния при ударе. Я увидел залитое кровью, красное, как спелый томат, глазное яблоко.

* * *

По дороге домой Кэрол пригласила меня на ужин, но я отказался, объяснив, что справлюсь сам.

— В кухне у матери, конечно, есть кое-какие запасы, но если передумаешь, мы будем тебе рады. Конечно, без твоей мамы там уже нет прежнего порядка, но приличная спаленка для тебя, конечно, нашлась бы.

Я поблагодарил, но сказал, что хотел бы побыть в доме детства.

— Ну смотри. Передумаешь — приходи без церемоний. — Она смотрела на маленький дом через газон, как будто не видела его десять лет. — Ключ-то у тебя с собой?

— Да, всё ещё с собой.

— Ну что ж… В общем, как хочешь. В больнице наши телефоны есть, если что.

Кэрол обняла меня ещё раз и направилась вверх по ступеням с решительностью, если не рьяностью, показывающей, что она слишком долго оттягивала сегодняшнюю выпивку.

Я пересёк побуревший от зимних холодов газон и вошёл в дом матери. Конечно же, её дом в большей степени, чем мой, хотя следы моего присутствия не исчезли. Уезжая в университет, я оголил комнату, забрал всё, что мне тогда казалось важным. Мать, однако, поддерживала в порядке мою постель и заполнила зияния на сосновых полках и подоконнике цветочными горшками. В её отсутствие цветы быстро пересыхали, я полил их. Везде всё чисто, аккуратно. Диана как-то назвала манеру моей матери вести хозяйство «пропорциональной», что означало поддержание порядка без одержимости. Я зашёл в гостиную, в кухню, заглянул в её спальню. Не всё непременно на месте, но для всего определено место.

С наступлением темноты я задёрнул шторы и везде включил свет. Мать такого излишества, конечно, себе не позволила бы, но я как будто бросал вызов смерти. Подумал, заметила ли эту иллюминацию Кэрол, и, если заметила, успокоили ли её освещённые окна маленького домика или встревожили.

И-Ди вернулся домой около девяти вечера и снизошёл до визита ко мне. Постучал в дверь, выразил соболезнование. Его сшитый по мерке костюм помялся в дневной суматохе, да и сам он выглядел каким-то сникшим в ярком свете фонаря над крыльцом. Он неосознанно хлопал по карманам пиджака и брюк, как будто что-то порывался найти или просто не знал, куда девать руки.

Его соболезнование было явно преждевременным, ведь мать ещё не умерла. Но он её уже списал. А ведь она ещё дышала или, по крайней мере, перерабатывала нагнетаемый ей в лёгкие кислород, одна в палате университетской клиники.