Икарийские игры - Александр Львович Ампелонов

гостиницей по бульвару тянулась веселая компания, распевавшая частушки… Женщины, разгоряченные вином, приплясывая и размахивая платочками, горланили на всю улицу, и музыки с площадки от фонтана не было слышно.

Андрей спустился на тротуар и вдруг увидел, что почти следом за ним из гостиницы прошел мужчина, с которым он говорил возле телевизора… В узком луче скользящего из вестибюля света мелькнули усы, блестящая плоская лысина… Артист был уже стар. Неужели он когда-то был мальчишкой, работал в «Икарийских»? Или он придумал это, чтобы оправдать свой интерес, побольше узнать?..

Андрей заскочил в холл, подбежал к дежурной.

— Скажите, а как фамилия артиста, который сейчас ключ сдал?

— Это Сичкин, он не артист — ассистент…

— А в каком номере?

— Дрессированные собачки. Артистка Леонтьева. А сам-то ты кто такой будешь?

— Я у Куприянова в «Икарийских играх». Помните, вы нас в номер провожали?..

— А фамилия-то как твоя?

— Акимов…

— Тогда тут для тебя письмо… Дежурная вынула из ящика конверт. Андрей сунул конверт в брюки, поднялся на четвертый этаж, где в холле не было телевизора, ему хотелось непременно прочитать письмо наедине. Мать писала:

«Здравствуй, сынок мой!

Получила твое долгожданное письмо. Очень рада, что скоро, теперь уже совсем скоро ты станешь артистом, что ты нашел себе дело по душе. Если будет трудно, не вешай нос, работа есть работа — тебе тяжело, а людям легче, на том мир стоит.

Седьмого числа проводила в армию Валерку. Приехала с вокзала — проплакала до утра. Разлетелись вы у меня по белу свету, осталась я теперь совсем одна. И все-таки я рада, что ты сумел добиться того, чего хотел.

Встретила тут как-то Наташку. Расспрашивала она про тебя, интересовалась, когда ты приедешь в отпуск.

До свидания. Целую 100 000 раз. Мама».

Дочитав письмо, Андрей почувствовал, что щеки его вспыхнули. Уж больно подробно и даже с намеком писала про Наташку мать. Откуда она могла узнать, что у него с Наташкой что-то было?.. Чем вызван этот привет и вопрос про отпуск? Быть может, мать дала прочитать Наташке его письмо, посланное из Москвы сразу после просмотра, когда казалось, что все препятствия уже позади, что он уже артист. И чего он такого особенного добился? На манеже-то еще не бывал!..

Андрей подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу, внизу текла вечерняя жизнь, шли нарядно одетые люди. Ему вдруг захотелось домой…

Матери Андрею и прежде недоставало. Дома он общался с нею все же мало, с каждым новым годом становясь старше, отдалялся от нее все дальше и вовсе уж редко делился тайнами, боялся, что она не сможет все как нужно понять, даже про отца, про случай, когда тот пожалел трояк на фотобумагу, не сказал, чтобы не огорчать. И только уехав из дома, он понял, что, когда рядом была мать, когда она ждала его вечерами дома, ругала за опоздания, вытаскивала его из гущи футбольной, на глазах у ребят уводила за руку, как маленького, домой, он всегда знал, что нужен в этом свете кому-то сам по себе, нужен таким, какой есть, без всякой выгоды или корысти… Вот Валерка — родной брат, и тот поддержал его только потому, что рассчитывал получить за это джинсы. Учителям в школе ученик и вовсе безразличен, им важны были хорошие отметки, послушное поведение. И даже для Славы он был прежде всего ученик, партнер по номеру… Конечно, он заботился об Андрее как о родном сыне, приехал звать его в цирк, хотя мог спокойно зайти в Москве в любой спортивный зал и выбрать другого мальчишку… Но у артистов, сильных и красивых людей, была своя беспокойная жизнь, номер, который сперва нужно было придумать, сделать, а потом не уронить. Их донимали бесконечные дела с дирекцией, главком, заводами, мастерскими, заботы о ставке, о загранпоездках… Каждый из них жил своей жизнью, и жизнь другого, наверное, была важна для них лишь как частица собственной. А мать жила только для него, для Валерки, и найти такое чувство в ком-нибудь, кроме матери, было, наверное, невозможным, несбыточным счастьем…

Леша тем временем лежал в ботинках на кровати и учил физику. Андрей спрятал письмо в тумбочку, с тоской посмотрел на сумку с учебниками, потом на часы. Уроков на завтра было немного, но историю нужно было сделать обязательно. Историчка задала конспектировать манифест 1861 года об освобождении крестьян, ответить письменно на вопрос, почему царский указ был обманом, никакой свободы крестьянам не принес.

Андрей распахнул учебник, осторожно сжав авторучку, повел пером по листу. Больная рука писала медленно, пальцы дрожали, буквы выходили разновысокими, неуклюжими, торчали из строки точно ухабы на дороге.

Андрей поморщился, вырвал из тетрадки лист, начал писать помельче, бисером, стараясь вовсе не шевелить локтем.

— Что, рука болит? — спросил Леша. — Давай я массаж сделаю.

— А ты умеешь?

— Я все запомнил, это совсем просто. Андрей стащил с себя футболку, положил руку на стол.

Леша сжал руками больное предплечье, но тут дверь неслышно распахнулась, в комнату вошел Слава:

— Что это вы делаете?

— Массаж, — простодушно сообщил Леша.

— А что у тебя с рукой?

— Я в школе упал, — признался Андрей.

— Что же сразу не сказал? А ну дай руку.

Слава помял, подергал руку, Андрей, сжав зубы, пытался улыбаться…

— Мы сегодня к врачу ходили, он сказал, что пройдет через три дня. — Леша, поняв свою оплошность, крутился вокруг Славы вьюном.

— У какого врача?

— Нас один парень к своей матери водил, его зовут Штырь.

Андрей незаметно от Славы крутанул пальцем у виска. Леша влезал в подробности, еще немного — и мог сболтнуть про котельную, про драку.

— А ты почему двойное валил? — взглянув на Лешу, спросил Слава. — За компанию?..

28

И вот пришла премьера, дебют, о котором Андрей мечтал долгих полтора года, мечтал с того самого дня, когда впервые увидел в цирке «Икарийские игры», мечтал, возвращаясь домой после бесконечных репетиций, когда ныла от непривычных нагрузок спина, отвечали болью на малейшее прикосновение растущие мускулы. Мечтал, втягиваясь в трудную взрослую жизнь, что вошла в его кровь вместе с цирком, перевернув весь мир, подчинив одной цели каждый шаг, вдох…

— Помойте руки, гримируйтесь и к форгангу, — Слава накинул на плечи Андрея новый, черный как ночь бархатный халат. Когда-то в таком халате расхаживал по цирку Пал Палыч, гордый и недоступный как римский патриций.

— А в парад мы не пойдем? — огорчился Леша. После разминки он успел где-то «увести» большую резиновую ромашку, с какими артисты выходили