Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков

орденоносным. Дали бы тебе сейчас хоть миномётный взвод — всё бы за стеной зачистил, в пять минут уложившись. Да только где те миномёты, где те миномётчики…

И тут… Вы верите в чудеса?

Я вот с недавних пор верю. За стеной, возле той башни, которая в моё время называлась Сенатской, вспухло облако порохового дыма и до нас донёсся звук орудийного выстрела. Среди мятежников, ещё находившихся на этом участке, раздались крики. Кто-то выпустил из рук пищаль и она, выскользнув из амбразуры, шлёпнулась под стену с внешней стороны. Как только дым слегка снесло майским ветерком, от той же башни зазвучали размеренные пищальные залпы. Палили явно не по нашим бойцам, первые из которых, закончив курочить ворота, уже ворвались под своды Фроловской башни. Да, вовремя неведомая подмога ударила в спину мятежникам! Теперь дело пойдёт веселее!

11

Час спустя я, в окружении краснокафтанных стрельцов-телохранителей, верхом въезжал под арку Фроловских ворот. У стен лежало несколько тел как в европейской, так и в русской одежде. Раненых уже сволокли внутрь Кремля, разместив во дворе какой-то большой избы казённого обличия с распахнутыми настежь воротинами, которая приткнулась под стеной здорового строения, видом сходного с малой крепостцой, лишённой башен по углам, но сохранившей узкие окна-бойницы, забранные железными решётками. Память прежнего Димитрия подсказала: «Кирилловское подворье».

Там откуда-то появились четыре широкие лавки, на которых уже промывали, чем-то смазывали и бинтовали рубленые и стреляные раны наиболее тяжело пострадавших бойцов. Пара впавших в беспамятство лежала на постеленных прямо на утоптанную землю рогожах, а с полдюжины легкораненых возились у крыльца.

Я хотел было подъехать туда, но внезапно мой внимание привлёк резкий нечеловеческий визг, раздавшийся рядом, а сразу за ним — злобные вопли на французском, единственным знакомым словом в которых было «merde!». Вот как-то не сподобился в прошлой жизни изучить язык Золя и Дрюона, да и выполнявший до сих пор внутреннего переводчика «реципиент», как выяснилось, тоже. Оно и понятно: русских царевичей всё больше принято обучать латыни, греческому, польскому, татарскому, да ещё немецко-австрийскому диалекту постольку-поскольку. А иную речь, вроде «аглицкой», «гишпанской» или, к примеру, персидской, им драгоманы[69] перетолмачивают. А уж самозванцам и того не достаётся: добро, если имя своё писать умеют, как тот же Пугачёв или Тушинский вор.

Обернувшись на крики и звуки ударов, я увидел в ближайшем проулке спину одного из моих иноземных «ополченцев», который злобно пинал норовящего извернуться бородатого щёголя в светло-жёлтой ферязи, чьи расшитые алой и зелёной «листвой» рукава нелепо торчали из-под добротного юшмана[70]. Морда франта была разбита в кровь, но память на лица не подводила меня и в девяностопятилетнем возрасте, а уж «скинутые» семь десятков годов и четыре столетия никак её не ухудшили. Иноземец старательно метелил того самого Мишку Татищева, который нынешним утром дважды норовил меня прикончить, убив при этом сохранившего верность своему «природному царю Димитрию» Петра Басманова. Неподалёку валялась пара двуствольных пистолей, поблескивающих на майском солнышке позолотой гравировки.

Да, вот этого путчиста-активиста упускать никак нельзя. Не Шуйский, понятно, уровень пониже, сусло пожиже… Ну, да ведь и мелкая блоха, говорят, больнее кусает.

— А ну-ка, приведи сюда того вора, — обратился я в телохранителю. И француза тоже покличь.

— Прости, Государь-батюшка, холопишку непонятливого! Не уразумел яз: кого кликнуть велишь? — Стрелец не придуривался: его лицо выдавало титанические усилия мысли — как угодить царю, не ведая, кто потребен государю.

— Иноземца, говорю, позови, который вон того гада ногами пинает! Ступай!

Отвесив ещё один глубокий поклон, телохранитель тяжко потрюхал исполнять указание.

Перу минут спустя раскрасневшийся француз с избитым Татищевым уже стояли «пред царскими очами». Вернее, стоял, выпрямившись после традиционного поясного поклона, тот самый мэтр Буонасье, уже успевший заткнуть оба тяжёлых пистоля за кожаную перевязь и сунуть подмышку подбитую железом негнущуюся шляпу. Мятежника же мой стрелец уже успел скрутить по рукам мотком пищального фитиля и ткнул коленями в пыль у конских ног.

— Что ж ты, мьсье Буонасье, решил воевать сапогами, а не мечом? Зарубил бы вора — никто бы его не пожалел. Дрянь человечишко. А чтобы дворянами в самом Кремле в футбол играть — такого на Руси ещё не видано.

Старый рубака вновь склонился:

— Прости, в футовый шар я не играл, не ведаю сей забавы. Я важный дел вершил. Благодарение Богу, царь Дмитрий Иоанновитч, что дозволил он не попустить чёрный дело! Сей злодей умышлял сгубить тебя, уж и леурс пистолетес навёл. На счасть, в тот миг я нёс порцелет… как это по-русски?.. Поросён! Тут у воров на двор поросён добрый, бон парти молле де ла виан… мясо хороший. Домой нёс, Сристмас… на Рождество покормить, за твой, царь Дмитрий Иоанновитч, здоровье и во славу Бога раз-го-веть себя. И тот поросён я в сего злоденя кидал, сильно кидал, я сильный гуеррёр[71]. Вор от того поросён упадал, пистолетес ронял. Хотел хватить, стрелить, да я, милостью Бога, сильно бил, вопрошал, почто тебя, царь, стрелить хотел. А вор не отвечали сызнов я его бил, и тут твой стрелетц приходил, кричал, дескать, царь зовёт. Я — вот он. Прими, царь Дмитрий Иоанновитч, сего злодея на свой суд и армес[72] его.

Вновь поклонившись, француз вынул из-за пояса изукрашенную пистолетную пару и, рукоятями вперед, протянул мне.

Ну что ж, версия заслуживает доверия, учитывая неблаговидные поступки избитого Татищева и наличие внутри кремлёвских стен десятков подворий, как собственно царских, так и принадлежащих монастырям и некоторым родовитым боярам. Поскольку до супермаркетов-гастрономов человечество пока не додумалось, здешние хозяйства жили на полном самообеспечении и с подворий порой доносилось мычание, блеяние, хрюканье, а по утрам по всему Кремлю голосили петухи. Об «экологически чистых ароматах», витающих над центром русской столицы в жару, и упоминать, думаю, не стоит. Так что «отжать» где-то поросёнка хозяйственный француз вполне мог, да и швырнуть добычу в стрелка — тоже. Благо, комплекцией мэтра Буонасье природа не обидела.

— Так выходит, что из-за недоделанного террориста ты остался без рождественского обеда? — я принял из рук католика пистолеты, мельком взглянув на тонкой работы колесцовые замки и украшенные псевдоантичным батальным сюжетом стволы, но прятать далеко не стал.

Бывший гравёр поклонился ещё глубже, выражая согласие и пряча при этом хитрые глаза. Подозреваю, что бедный Хрюша был не самой ценной его добычей: вон, как вздулась болтающаяся у бедра кожаная солдатская сумка. Ну да ладно: война без трофеев не бывает, да и отобрано, небось, не у бедняков. В