Мене, текел, фарес.... - Олеся Николаева

Тогда она медленнодвинулась, опираясь на его руку:

— А можно еще — яички.

— Можно, — обрадовалсяон. — Хотите яичницу?

— Да нет же, нет, —захныкала она, как капризный ребенок, вновь хватаясь за забор, — Разве вы —католичка?

— Нет, — смутилась я.

— Ну вот, я и говорю, —она укоризненно ударила его по руке, — а лишь католички едят яички!

— Вы что — не можете ейподыграть? — уже с явным раздражением сказал несчастный латинофил.

Честно говоря, япродрогла уже до костей, к тому же я действительно была голодная, и яичница, такбездарно уплывшая у меня из-под носа, ужасно раздразнила меня, да и весь этотМедон мне уже надоел. Поэтому я спросила ее, кивнув отцу Борису:

— Ну а вы — что же,католичка?

— Что вы, — ужаснуласьона. — Я их терпеть не могу.

— Она не любиткатоликов, — подтвердил отец Борис.

— Да? — спросила я ипостаралась, чтобы зазвучало шутливо. — А я-то думала, что только у католички вушах затычки...

— Нет, — решительно и серьезноответила она. — Вовсе не только у них. У православных тоже. А впрочем, надопосмотреть в житиях.

Вот и хорошо. Пустьпосмотрит. Если там что-нибудь об этом есть, я бы тоже заткнула себе уши, —думала я, вернувшись домой и поедая яичницу из четырех яиц. Эх, пережить бы всеэто молчком, с выразительным пальцем поперек губ, пробежать тишком, нацыпочках, крадучись, прижимая острые локти к бедрам, опустив голову, потупиввзор. А сама на следующее же утро купила телефон с автоответчиком: «Извините.Меня сейчас нет дома. Оставьте ваше сообщение после гудка...» На самом деле,это только кажется, что он тебя от чего-то (или от кого-то) спасает. Совсемдаже наоборот. Первым делом заслышался сладковатый голосок Зои Олеговны:

— Я — по благословениюотца Петра. Он не против, если вы сегодня поприсутствуете на его переговорах сиеромонахом Филиппом.

Позвонил Филипп:

— Эй, отзовись! У меня ктебе дело.

Позвонил Векселев,сквозь треск можно было разобрать:

— ...часов.

На следующий день —опять Филипп:

— Ты куда пропала? Еслиты в Москве, зайди.

Еще через день раздалсянезнакомый голос:

— Мы не знаем номервашей квартиры. Спуститесь, пожалуйста, к подъезду в шесть часов.

Я не стала спускаться,вот еще! На следующий день — откуда они узнали мой адрес? — Сундуковы позвонилимне в дверь, сунули в руки видеокассету.

— И сами посмотрите, иигумену Ерму отвезите. Стоящий фильм, — сказал Сундуков.

— Релевантный. Вот, —строго добавила Сундукова.

Я подумала:

— Да ну! Небоськакие-нибудь просветительские лекции...

Потом, ближе к ночи, всеже поставила.

И вот на экране — отецПетр Лаврищев — крупный план:

— Неужели вы непонимаете, что все — за нас. Прогрессивная общественность с ее мнением,московская интеллигенция, Запад, вы вообще прессу читаете? Оставьте эту затею,она вам не по плечу.

Далее — Филипп — вполупрофиль:

— Я — монах. Я выполняюуказ Патриарха. Он поручил мне возродить здесь монастырь, и я это сделаю, какбы вы мне ни мешали со своей общественностью...

По всей видимости,снимал это Урфин Джюс. То и дело слышится его закадровый голос:

— Вы хотите ужеоскорбить все общество!

Хорошо виден главныйредактор Грушин, он произносит патетически:

— Вы мне напоминаетегероя «Бесов» Петра Верховенского!

Возле него — в рядок —Сундуковы:

— Мы вам обещаем такиспортить репутацию, что само священноначалие предпочтет избавиться от вас,отправить куда-нибудь с глаз долой — на Камчатку или в Воркуту — просвещатьнаселение.

Гриша стоит,набычившись, выпячивая лоб и сжимая кулаки:

— Вы уже так себяпозиционировали, что я с удовольствием бы набил вам морду! — заикается он.

Но там никого не видно,кто сопровождает отца Филиппа. То есть он абсолютно один. Один как перст. Он иони...

Они окружили его, поройговорили одновременно.

Зоя Олеговна:

— Да ты хоть веруешь-тов Бога, а?

Грушин:

— Батюшка, вы веруете?

Гриша:

— Да он — Иуда, онХриста за один сребреник продаст!

Опять Грушин:

— Нет, вы мне даже неВерховенского — вы мне Смердякова напомнили, господин лже-наместник!

Опять Зоя Олеговна:

— Небось самому стыдно,ишь, голову опустил. Скажи — стыдно тебе, стыдно?

Урфин Джюс:

— Мы обо всем будемдокладывать священноначалию. У нас — гласность. Вы за все ответите — и заказаков, и за безобразия в храме, и за бесчинства ваших прихожан.

Снова Зоя Олеговна:

— Ох, боюсь, его там вПатриархии и накручивают. Он придет в храм, отойдет душой, а его опять тудавызывают и внушают что-то, внушают. И у него — раздвоение. Совесть говоритодно, а канцелярия — другое. Может наступить непредсказуемый аффект.

Журналист Сундуков:

— Нам говорили, что ужеодин епископ за нас. Мы нашли случай передать ему информацию. Мы ждем от негопубличной поддержки!

И вновь Зоя Олеговна:

— Боюсь я за твоездоровье, Филипп! Доверься мне как специалисту, как доктору! Тебе вредна эта суггестия,так можно и до невроза навязчивых состояний докатиться, а гам и целый букет:бред преследования, шизофрения, острый психоз!

Журналистка:

— Кончены вашичекистские времена, лагеря и расстрелы, расстрелы и лагеря!

Лаврищев:

— Человек сам вынашиваетв себе свое наказание! Хочу напомнить вам, что Христа тоже гнали!

И вновь, и вновь ЗояОлеговна:

— Ой, боюсь, придется стобой помучиться. Очень уж ты себя запустил. Смотрю — нервы у тебя совсемсдают, психика лабильная, расшатанная... Зрачки расширены... Горе ты моелуковое! Ответить даже не можешь, все молчишь.

Пауза.

И вдруг — она же, но ужекак бы на мою тематику:

— Ну скажи хоть — этоони тебя подучили, эти убийцы отца Александра Меня, ведь они? Неужели ты одиниз них, из этих убийц?

— Да он бы точно егоубил, не поморщившись, — грозно и почему-то басом произнесла Сундукова.