Светорада Янтарная - Симона Вилар

Зенон предупредительно пояснил, как вести себя перед божественным базилевсом согласно обряду. И, появившись среди высокого собрания в кафизме, Светорада мельком оглядела присутствующих, заметила несколько блистающих украшениями женщин, увидела испытующе взиравшего на нее патриарха Николая, а затем, когда Зенон подвел ее к восседавшему на высоком троне правителю, одетому в пурпур, пала ниц, коснувшись губами его узконосых пурпурных башмаков.

С ее появлением в кафизме воцарилась тишина. Потом негромкий властный голос произнес:

– Встаньте, подданная наша. Мы позволяем вам.

Как подняться из положения ниц, чтобы она выглядела грациозно и соблазнительно? Светораде это удалось. Изящный упор на кисть руки, поворот бедра, так что златотканый аксамит натянулся на изогнутом колене, а потом гордая осанка и опущенный взгляд. Скромность и достоинство. Однако Светорада помнила, что сама была рождена княжной, и это придало ей уверенности. «В конце концов, этот наивеличайший тоже мужчина, – подумала она, – мужчина, которого мне надо очаровать».

Ах, когда– то это так легко удавалось юной княжне, не боявшейся ничего на свете и стремившейся пополнить ряды своих поклонников приветливой игривостью и манящими взорами. «Я все та же», – постаралась войти в роль Светорада. Взмахнула длинными ресницами, посмотрела на базилевса блестящими глазами, восхищенно и заманчиво, а потом, вопреки всем протоколам и церемониальным правилам, улыбнулась ему – лучезарно, ослепительно, влюбленно…

– Для меня огромное счастье быть представленной вашей милости, наивеличайший государь!

Это было нарушением светского протокола – она не должна была заговаривать с императором первой. И Лев, державший в руках чашу с вином, сначала даже опешил. В стороне чуть привстал и опять сел на свое место патриарх, застыл пораженный Зенон. Светорада же продолжала излучать восхищенное сияние. Она словно испускала волну тепла, влюбленности и счастья. Вертихвостка – так говорили о ней на Руси, когда она вела себя с мужчинами подобным образом. Но противиться ее очарованию в такие мгновения было просто невозможно. И Лев не смог. Перестав жевать, он сперва застыл, потом тоже улыбнулся. И эта улыбка, как в зеркале, отразилась на лицах всех присутствующих.

После паузы Лев сказал:

– Вас называют янтарной красавицей. Воистину людские уста не лгут.

Княжна скромно опустила длинные ресницы, но через миг опять лукаво и нежно взглянула на главу величайшей империи. Она и ранее видела базилевса в дни процессий и во время богослужений в храме Софии. Но никогда не могла толком рассмотреть Льва из– за вечно окружавшей его толпы и расстояния, отделявшего ее от императора. Сейчас же она видела, что этот божественный не кто иной, как увядший, довольно щуплый мужчина с нездоровым оттенком кожи, что было особенно заметно на фоне обрамлявших его лицо подвесок из прекрасного, идеально ровного жемчуга. Таким же жемчугом была украшена и его диадема, надвинутая до самых бровей. Что касается чуть сросшихся бровей, то большинство щеголей Константинополя в подражание императору тоже старались подкрашивать брови в единую линию, как, впрочем, и отпускать бороду. Борода у Льва была волнистая и довольно длинная, заостренная книзу и скрывавшая его слабый рот. А вот в его темных, глубоко сидящих глазах читались ум и воля. Почти упрямство. Нечто упрямое было и в его манере смотреть немного исподлобья. Даже когда он улыбался. И, словно смутившись (смутившись!) своей улыбки, Лев поспешил отвести взор от стоявшей перед ним красавицы, принял из рук застывшего рядом слуги кусочек мясной выпечки, откусил.

«Красиво ест», – отметила про себя Светорада, видя, как аккуратно двигается его рот, как он жует, не разжимая губ. И еще она обратила внимание на его нос: очень крупный на худощавом лице, чуть загнутый книзу, породистый, как говорили ромеи.

– Вы, любезная наша Ксантия, в последнее время стали притчей во языцех в Константинополе, – прожевав, произнес Лев. Он старался не смотреть на княжну, словно опасался встретиться с ней взглядом. – О вас заговорили после того, как вы побывали заложницей у диких русов, какие дерзновенно осмелились захватить один из наших дворцов.

– Откуда меня освободили по вашему повелению, о всемилостивейший! – прижав руку к груди, чуть склонилась Светорада. – С тех пор я денно и нощно молюсь о вас. И… – Она улыбнулась уже не так вызывающе, но нежно. – И еще я много думаю о вас.

Рот Льва стал двигаться медленнее, потом вообще застыл. Во взгляде мелькнуло некое веселое удивление.

– Немудрено, что вы думаете обо мне. Все мои подданные обязаны денно и нощно печься о своем императоре.

– О да, светлейший! Но я думала о вас еще и как о своем спасителе.

Веселая искорка в глазах Льва стала ярче, что несколько изменило его сурово– замкнутое выражение лица. Но в этот момент в стороне раздался возглас, в котором звучало явное возмущение. Лев чуть повернул голову, Светорада тоже осмелилась посмотреть и увидела восседавшую по правую руку от императора Зою Карбонопсину. Вот уж действительно огненноокая. Или угольноокая. Черные глазищи в пол– лица так и полыхают и кажутся даже ярче обрамляющих ее чело рубинов.

Но Лев отнесся к возгласу своей невенчанной супруги философски. Он вновь взглянул на Светораду и чуть улыбнулся.

– Тогда скажите, что же именно вы думали обо мне?

– О государь, я размышляла о вашем беспримерном великодушии, о вашем добром сердце, о вашей снисходительности к ничтожнейшей из подданных. Моя жизнь была в опасности, и если бы вы повелели взять дворец Святого Маманта, то я бы погибла. Однако вы были столь добры, что отпустили мятежников. Одним движением перста вы усмирили толпу, дали им свободу, а значит, избавили меня как заложницу от страшной участи. И как солнце, озаряя своим теплом скованную землю, согревает и спасает ее цветы, так и вы растопили лед сковавшей меня опасности, подарив жизнь и надежду.

«Кажется, я говорю столь же витиевато, как принято при дворе», – подумала Светорада, а еще в ее голове мелькнула мысль, что варвары русы, будучи почти безоружными и без доспехов, отбили пытавшихся взять их врасплох веститоров во главе с героем осады Фессалоников Вардой.

Но, каковы бы ни были истинные помыслы Светорады, Лев видел перед собой трепещущую от восхищения и радости красавицу, и его самолюбие было польщено. Ему захотелось оказать милость, и он даже сделал знак, чтобы Светораду посадили подле него. И это было высшим проявлением монаршего расположения.

Шурша складками дорогого платья, княжна села на низкий, обитый ковром табурет у ног императора, краем глаза уловив довольный взгляд патриарха, но при этом ощутила укол темных глаз Зои. Еще она заметила, как та что– то стала говорить худому высокому мужчине с длинными напомаженными волосами, облаченному в светлые, как у евнухов, одеяния. «Самона», – вспомнила Светорада этого всегда сопровождавшего императора советника– скопца, всемогущего и хитрого паракимомена,[85]поддерживавшего Зою как будущую императрицу.