Прошлой ночью с герцогом - Амелия Грей

Эсмеральда оглядела новое платье. Пятно от шоколада было не так уж заметно на сером фоне, а вот пастельных оттенков туалеты ее подопечных, похоже, окончательно испорчены. У леди Эвелин, возможно, будет что сказать по этому поводу.

Раздалось довольное чавканье, и она опустила глаза. Одеяло было уляпано раздавленными пирожными и залито шоколадом. Наполеон увлеченно доедал последние крошки. Рядом валялась перевернутая корзинка, чашки, блюдца и салфетки.

Тут же вспомнились визг и перекошенные ужасом лица девиц при виде лягушки с выпученными глазами и болтавшимися лапами, и Эсмеральда залилась смехом. Спохватившись, тут же повернулась к близняшкам спиной и зажала рот руками, но хохотать не перестала. Плечи ее тряслись, но ни звука, кроме сдавленного фырканья, не слетало с губ. Немного успокоившись, мисс Свифт опустилась на колени и принялась убирать остатки неудачного пиршества.

Джозефина не виновата: откуда ей было знать, что кто-то боится лягушек?

Гриффин ступил в тепло «Уайтса» и снял кожаные перчатки. Досада и раздражение стали его постоянными спутниками, и не только из-за близняшек, которым кто-то хочет испортить сезон. Все его мысли занимала также их компаньонка. Она утверждала, будто ничего не знает о мужчинах и поцелуях, и все же, несмотря на свою неосведомленность в делах обольщения, каким-то образом умудрялась постоянно его искушать: бросала ему вызов, интриговала и с каждой новой встречей заставляла желать ее все больше.

В Лондоне было много прекрасных леди, которых мог бы – и должен – жаждать Гриффин. Одни молоды, прелестны и невинны – такие ищут мужей, – другие, постарше, умеют угодить мужчине, а есть еще красавицы вдовы, которым от мужчины ничего, кроме плотских утех, не нужно.

Он не хотел ни одну.

И только Эсмеральда, запретная для него мисс Свифт, которую приходилось держать на расстоянии, зажигала его кровь, оставляя умирать от жажды. Он хотел ее с такой силой, что едва не сходил с ума.

Он редко отказывал себе в желаемом, но должен был, поэтому просто наслаждался ее обществом: с удовольствием вступал с ней в перепалки, обожал ее дерзость и непредсказуемость. Мало того: сумел даже полюбить ее сестру и их песика. Правда, каждый день Гриффину приходилось напоминать себе, что он не должен к ней прикасаться: пока не должен, – но придет время, когда сможет, и непременно сделает.

Герцог отдал лакею шляпу, перчатки и плащ, постарался выбросить из головы Эсмеральду и направился в бар, кивая по пути знакомым джентльменам, а то и останавливаясь поговорить. Пока что все попытки найти злоумышленника не принесли результата. У него были кое-какие подозрения, но не более того – никаких фактов, – поэтому он решил обратиться к первоисточнику: сэру Уэлби.

В последние дни он много времени проводил в «Уайтсе»: в баре, в бильярдной, в читальне, – и все в надежде услышать хоть что-нибудь, какое-то имя, чтобы понять, кто говорил о мести в ту ночь. Обычно он был очень проницателен и мог по малейшим признакам вычислить виновного, но никаких разговоров не было. По словам тетки, даже в скандальных листках ни словом не упоминалось об этом.

Едва открыв дверь, Гриффин увидел сидевшего почти у входа старика с длинными редеющими седыми волосами. Спина у него была прямой, а плечи – широкими, как у молодого, хотя он и казался чересчур худым. Видел он, должно быть, очень плохо – разве что силуэты, – зато со слухом все было в порядке. Даже за болтовней посетителей, стуком кружек и звоном бокалов, которыми были уставлены деревянные столики, сэр Уэлби расслышал шаги и обернулся. Он всегда улыбался, зная, что новопришедший обязательно заговорит с ним.

Гриффин остановился у его стула:

– Добрый вечер, сэр Уэлби. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?

– Ваша светлость! – воскликнул старик и попытался встать, опираясь на трость. – Какая честь для меня.

– Сидите, – положил руку ему на плечо Гриффин. – Ваш бокал почти пуст. Не против, если я закажу еще один?

Герцог поискал взглядом Холси, но Уэлби возразил:

– Нет-нет, мне уже хватит: и без того будет непросто выбраться отсюда и найти экипаж в ночной тьме – ведь я же почти слепой.

К ним подошел официант, но Гриффин его отослал и, усевшись за стол напротив сэра Уэлби, сказал:

– Я вот зачем к вам: не вспомните ли еще что-нибудь о том вечере, когда вы слышали разговор о моих сестрах?

Старик прищурился, густые седые брови его дернулись: похоже, безуспешно старался разглядеть лицо Гриффина.

– Нет-нет, больше ничего не помню.

– Вы же сидите здесь почти каждый вечер. Неужели ни разу не слышали знакомых по той ночи голосов?

Старик тупо уставился на собеседника.

– Уверен, что не слышал, – иначе немедленно дал бы вам знать.

– Странно. Все останавливаются поговорить с вами, когда приходят в бар.

– Ну, далеко не все, хотя и большинство. Некоторые слишком спешат, чтобы думать о вежливости, – проворчал старик. – Я говорил, ваша светлость, что не уверен, узнаю ли их, если придут: я ведь не со всеми, кто сюда приходит, знаком, – а в ту ночь слышал так много голосов, что они сливались и трудно было разобрать.

– Хорошо. Кто-то еще упоминал об этом? Может, расспрашивал?

– Да-да, – неожиданно разволновался старик. – Те, кто останавливается у моего столика, спрашивали, слышал ли я что-нибудь от тех джентльменов. Я говорил им то же, что вам. Их было двое. Больше я ничего не слышал, и не думаю, что услышу. Вряд ли они посмеют теперь говорить в моем присутствии: из опасения, что я всем расскажу.

Странно.

Гриффин повел плечами.

– Ранее вы говорили, что их было человека три-четыре, а может, даже больше.

– Верно: двое-четверо. Было темно. Я ничего не видел, – на удивление уверенно проговорил Уэлби.

Гриффин оглядел помещение бара. Зажженные лампы бросали неяркий свет, оставляя отдаленные столики в полутьме.

– А вы так и не обнаружили никаких зацепок? Даже предположений нет, кто были те молодые джентльмены? – спросил старик.

Гриффин не собирался говорить, что подозревает сэра Чарлза Реддинга и мистера Альберта Трента: не хватало еще, чтобы Уэлби рассказал об этом всем. Неплохо, конечно, если до них дойдут слухи, что за ними следят, но не надо, чтобы они что-то знали наверняка. Весьма озадачивало то обстоятельство, что в лондонском обществе, где невозможно что-либо утаить, никто ничего не знает.

– Пока нет, – вздохнул Гриффин.

– Я поспрашиваю, – предложил старик. – Возможно, что-нибудь смогу выяснить.

– Очень любезно с вашей стороны, но я предпочел бы, чтобы вы вообще ни с кем не затрагивали эту тему.