Оставаясь в меньшинстве - Леонид Борисович Невзлин

с изображением Владимира Путина и с лозунгом «Всё Путём». Через несколько лет Кремль инициировал еще одно молодежное движение с символическим названием «Наши» — по сути, наследника «Идущих вместе». Несменяемый лидер кремлевской молодежи Василий Якеменко, перешедший туда из «Идущих вместе», заявил, что «Наши» — не просто молодежное, а «антифашистское политическое движение». В манифесте этой чудесной организации был указан и главный враг — «фашистские организации, сочувствующие им либералы, бюрократы и олигархи». Конкретных фашистских организаций Якеменко почему-то не назвал, а вот на «сочувствующих им либералов» указал бестрепетно: Гарри Каспаров, Ирина Хакамада, Владимир Рыжков.

Впрочем, я отвлекся от рассказа о деятельности «Открытой России». Мы работали в самых разных направлениях. Во многих регионах были открыты «Школы публичной политики», центры развития местных сообществ и добровольческих инициатив «Помоги советом», действовали программа «Законотворчество» и клуб региональной журналистики «Из первых уст». Также в 2002–2005 годах «Открытая Россия» финансировала российскую Букеровскую премию, считавшуюся главной литературной премией страны.

«Открытая Россия» становилась одним из лидеров в общественной жизни России и в формировании гражданского общества.

Наша деятельность была абсолютно прозрачна — мы не скрывали ни своих целей, ни своих расходов. Но после ареста Ходорковского некоторые «политические обозреватели и комментаторы» стали твердить, что вся деятельность этого человека, включая общественную, преследовала только одну коварную цель — рекрутировать армию соратников и стать президентом России.

Все это, конечно, чушь, и произносили ее нанятые Кремлем пропагандисты, люди, служащие власти и считающие тягчайшим преступлением любую попытку ее сместить законным путем. Я не собираюсь писать очевидные вещи о праве каждого гражданина баллотироваться в президенты. При этом я уверен, что если бы Ходорковский решил пойти на выборы, то сделал бы это не ради того, чтобы стать «главным начальником», а чтобы получить инструмент для решения крупных задач — то есть изменения страны к лучшему.

И если даже тогда, в начале 2000-х, идея, что во главе государства станет человек со стороны, была неприемлемой для Кремля, то через двадцать лет, когда над страной реет лозунг спикера Госдумы Вячеслава Володина «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России», она выглядит полнейшим святотатством. Сегодня, думая о том времени, я понимаю, насколько сильно общественная деятельность Ходорковского раздражала Кремль.

Период моего ректорства в РГГУ

И не только потому, что мы стремились создать гражданское общество, а Кремль начал выстраивать «властную вертикаль». Дело еще в том, что Ходорковский становился слишком яркой и заметной фигурой. В СМИ его цитировали не реже, чем Путина. Для такого невзрачного человека, как Путин, слишком яркая общественная фигура представляла опасность. Даже если бы Ходорковский «не выходил за рамки» в своей деятельности в сфере гражданского общества и благотворительности, он все равно наносил бы Путину ущерб одним своим присутствием в публичном пространстве. Большинство людей такое неявное соперничество могли бы перенести легко, другие похуже, но Путин не смирился бы никогда…

Моя история об «Открытой России» была бы неполной без рассказа о Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ).

Еще в перестроечное время я порой думал: «Если бы на месте Горбачева был я, что бы я сделал для своей страны?» И я придумал! Я бы устроил массовый международный студенческий обмен: чтобы лучшие учащиеся российских вузов обязательно проводили бы год или больше в странах Европы или США.

Впрочем, эта мысль пришла тогда в голову не только мне. В начале девяностых в России заработали специальные образовательные программы обмена, но была в них одна проблема: возвращаться хотели немногие. Как заманить обратно отличника Гарварда, которого завалили предложениями о работе? Невозможно же свободную личность привязать к месту жительства. Нам казалось тогда, что ни юридически, ни материально эту проблему не решить.

В какой-то степени моя мечта была реализована в 2000 году, когда мы учредили в Англии The Hill Foundation. Он выдавал российским студентам стипендию, позволявшую учиться и жить в Оксфорде. При отборе студентов предпочтение отдавалось тем, кто собирался работать на благо России в бизнесе, на государственной службе, в науке или искусстве. За двадцать лет было выдано свыше ста стипендий.

Мы в своем наивном демократическом идеализме искали пути, позволяющие вырастить гуманитариев западного уровня. Почему именно гуманитариев и почему вообще образование стало для нас приоритетом в социальных инвестициях? Образование — потому, что, если систему правильно выстроить, оно работает и на следующие поколения. А если образование гуманитарное и свободное, то и люди, которые идут в систему образования, в политику, в науку и вообще в общество, будут обладать качественными знаниями и независимым мышлением. Наличие вуза такого уровня, такой кадровой школы обеспечивает преемственность свободы, демократии, парламентаризма. Люди с хорошим гуманитарным образованием изменили бы атмосферу общественной жизни бесповоротно. Тогда их очень не хватало России, а сегодня — тем более. Страну меняют гуманитарии, мы в этом были твердо убеждены. Если Россия развивалась бы более или менее демократическим путем, то пять-шесть тысяч выпускников высочайшего уровня каждый год ее политическому будущему точно не помешали бы.

Ходорковский считал, что даже один университет способен обеспечить будущую кадровую революцию. В идеале для решения этой задачи требовалось создать свое собственное учебное заведение с нуля. Но мы понимали, что понадобится как минимум десять лет, прежде чем такой университет приобретет репутацию ведущего. Проще было инвестировать в уже существующий вуз.

Еще задолго до ЮКОСа наш банк начал инвестировать в «мозги». Когда в 1991 году Михаил Горбачев и Джордж Буш-старший подписали постановление о создании совместного Московского международного университета, а Гавриил Попов, тогдашний московский мэр, стал его президентом, мы решили помочь и финансово, и организационно. А я лично пошел на факультет социологии преподавать паблик рилейшнз — технологии управления общественным мнением. Для меня, тридцатипятилетнего предпринимателя с относительно большим опытом ведения бизнеса в перестроечной России, это был идеальный формат.

Общение со студентами на семинарах доставляло мне подлинное удовольствие. Это кайф — провоцировать интеллектуальную активность собеседников! Я чувствовал их отдачу она была невероятная, потому что студенты были очень умны, многие получали второе образование, и все до одного увлеклись либеральными идеями. Тогда книг по моему предмету на русском языке не было совсем, за исключением «Паблик рилейшнз. Что это такое?» Сэма Блэка. Я решил упорядочить собственный опыт и в 1993 году на основе курса издал книгу «„Паблик рилейшнз“ — кому это нужно? Основы учебного курса».

И когда в начале 2000-х мы с Ходорковским начали обсуждать инвестиции в уже существующий вуз, а не создание нового, то размышляли, какой именно университет готов к