Премудрая Элоиза - Жанна Бурен

Это щедрое предложение привело меня в восторг, несмотря на то, что тон твоего письма был строго безличным, почти официальным. Аббат из Сен-Гильдас передавал основанное им учреждение в руки настоятельницы Аржантейя. Форма твоего письма не осталась мной незамеченной, но я не останавливалась на этом. Разве это что-то значило? Я вновь увижу тебя. Только наша встреча была важна в моих глазах.

К тому же, разве не свидетельствовала о твоей неизменной привязанности и стремлении защитить меня готовность вверить мне столь близкую твоему сердцу молельню, передать мне ее в дар?

Я ощутила к тебе сильнейшую признательность. Тотчас я собрала своих товарок, еще остававшихся в Аржантейе в ожидании моего решения, и мы отправились в путь, едва собрав пожитки.

Тяжелые повозки везли нас самих, нашу мебель, одежду, посуду и священные книги по дорогам Шампани к нашему новому дому, пастырем в котором был ты.

Заря была безоблачна. В таком чистом небе солнце сразу ярко засияло. Полосы тумана задержались на миг над рекой и лугами и рассеялись в золотом свете. Свежесть и легкость, с ароматом травы и цветущего дрока, разлились по земле. Птицы пели и пели.

Колокол, призывая к утренней молитве, рассыпал свой звон над кровлями многочисленных построек монастыря. В молельне монахини даже не подняли головы. Обычно они совершали свой туалет на восходе, чтобы очиститься омовениями перед службой. Этим утром ни одна из них не пошевелилась. Пока матушка аббатиса будет дышать, ее дочери будут сопутствовать ей молитвой, не теряя ни мгновения на заботы о самих себе. Их молитвы насущнее, важнее любой заботы о теле.

В это время, однако, как и во всякий день, некоторые обязанности надлежало исполнить. В самом деле, по тропинкам, ведущим к Параклету, меж рядов боярышника в белых цветах, маленькими группами брели бедняки за своим пропитанием.

Сестра-привратница и помогавшие ей две послушницы ожидали их у ворот. Рядом с ними на столе были расставлены большие ивовые корзины.

Раздача началась, как только нуждающиеся добрались до монастыря. Каждый день для неимущих испекались двенадцать трехфунтовых караваев. Сегодня, поскольку было воскресенье, к караваям были добавлены пшеничные лепешки, вяленый говяжий язык, сыр и вино.

— Молитесь за нашу матушку, — просила сестра-привратница, протягивая каждому его долю.

— Да благословит ее Бог!

— Да убережет Он ее!

— Да сохранит Он ее для нас!

Оборванные, хромающие, увечные, они удалялись затем по неровным дорогам, унося в суме или котомке данное им пропитание. Надтреснутые, у иных пронзительные голоса читали «Отче наш» за добрую аббатису, которую Господь вскоре, может быть, призовет к Себе.

Госпожа Геньевра, будучи по натуре чувствительной, не могла противостоять теплу встающего утра. Она вышла из больницы, чтобы пройтись немного по росе и подышать свежим воздухом.

Огород, где она находилась, был обнесен невысокой оградой, украшенной виноградными лозами и грушами на шпалерах. Он полого спускался к реке, бегущей меж берегов, поросших густой травой, тростником и зарослями лиловых ирисов. Цветущие яблони разливали розовый свет на грядки, где росли вперемешку ростки молодых бобов, репа и гиацинты, латук, кочанная капуста и гвоздики, побеги артишоков и щавеля и розовые кусты.

Госпожа Геньевра, у которой было тонкое обоняние, различала ароматы, приносимые ветерком. Она направилась туда, откуда шел любимый ею запах, и обнаружила на грядке с травами, окруженной подстриженным кустарником, множество пряных растений, которые выращивали в стороне от других: розмарин, шалфей, петрушка, майоран, чабер, укроп, мята, валериана мешались там друг с другом в зеленом и ароматном беспорядке.

В тени большой айвы, усеянной цветами, гуляющая нашла деревянную скамью и на минуту присела. Закрыв глаза, она вдыхала легкий ветерок, витавший меж ветвями фруктовых деревьев, обрывая на ходу лепестки, которые снегом устилали густую траву. Блаженство охватило ее.

Возможно ли было, в самом деле, что совсем рядом с этим весенним садом умирала Элоиза? Как, должно быть, любила этот клочок земли великая аббатиса, раз превратила невозделанную землю, полученную от Абеляра, в такой совершенный сад!

Длиннобородый брат-мирянин появился со стороны реки. Он шел с мельницы и нес на плечах мешок с мукой, следы которой пятнали его штаны. Тяжелым шагом он направился к приземистому строению с дымящейся трубой. Должно быть, то была пекарня. Подпиравшая собой стену дома послушниц, она принадлежала к более недавним постройкам, которые Элоиза возвела вдобавок к существующим уже по приезде. Весь ансамбль составлял целый городок в ограде, самодостаточный и строго организованный. Так было необходимо, поскольку ни одна из монахинь не имела права выходить за пределы ограды.

Какой порядок, какой мир в этой общине!

Госпожа Геньевра вздохнула. Она хотела бы окончить свои дни, как многие знатные дамы, в стенах обители вроде этой, но ее супруг противился этому и желал сохранить ее возле себя до конца своей жизни. На это она ничего не могла возразить.

Другой брат-мирянин появился в саду. Он пришел извне, несомненно, из строения за оградой, где жили работники. Они должны были возделывать землю и исполнять другую работу, слишком тяжелую для женщин. Этот второй нес лопату и заступ. Направляясь к молельне, он шагал по аллеям с задумчивым видом. С дрожью госпожа Геньевра подумала, что он идет на могилу Абеляра, чтобы приготовить в ней место для Элоизы.

И тогда очарование майского утра вдруг померкло в глазах гостьи. Зябким движением она закуталась в плащ.

Присутствие Элоизы под ветвями фруктовых деревьев казалось ей настолько явным, что вытеснило образ умирающей в дальний уголок сознания. Увы! в такую игру не играют подолгу! Этот час был посвящен не жизни, а смерти. Ведь именно к одру умирающей явилась она сюда, а вовсе не с визитом к настоятельнице Параклета! Еще раз вздохнув, госпожа Геньевра направилась в сторону больницы, за дверью которой ее поджидало зрелище, которое она не желала пропустить.

Поскольку Элоиза переживала теперь свои последние часы в звании бенедектинки, следовало оставаться возле нее и не думать более о весне!

Когда я вновь увидела тебя, Пьер, стоящим на пороге молельни, где ты нас ждал, я ощутила, подобно странникам в Эммаусе после их беседы с воскресшим Господом, что сердце горит во мне. Мне казалось, оно выскочит из груди, чтобы устремиться к тебе. Сотрясаемая дрожью, с комком в горле, на подгибающихся коленях, я сжимала ледяные руки, не в силах произнести ни слова.

Остальные монахини слезали с повозок, отряхивались, с любопытством оглядывали болотистый и лесной пейзаж, окружавший твой скит, и радовались, что наконец благополучно прибыли на место.

— Добро пожаловать, невесты Христовы!

Твой голос вывел меня из смятения. Я не хотела тебя разочаровать. Поскольку твое великодушие было столь велико, что побудило тебя подарить нам все, что тебе принадлежало, пожертвовав совершенно законной любовью к собственности, нужно было, чтобы я с своей стороны сдержала волнение и предстала перед твоими глазами такой, какой ты желал меня видеть: с достоинством занимавшей доверенный мне пост.