Миланский черт - Мартин Сутер

— Паваротти! Паваротти! — позвала она еще раз.

И вдруг ее осенило. Она поняла, что произошло. Бросив фонарик, она выскочила из комнаты.

— Что случилось? — крикнул ей вслед Игорь, когда она, сбежав с лестницы, бросилась через холл к двери в велнес-центр.

Соня не ответила. Она вошла в помещение бассейна, где царила тишина, и поспешила к лестнице, ведущей вниз. Лампы дежурного освещения бросали голубоватые блики на полированные гранитные стены. Резиновые подошвы ее кроссовок при каждом шаге издавали отвратительный скрип. Подойдя к двери зала отдыха, она немного помедлила, затем тихо, осторожно открыла ее.

В зале было темно. Только аквариум призрачным зеленоватым светом озарял стоящие поблизости кушетки. Пузырьки воздуха жемчужными нитями протянулись к поверхности воды, на сером песке неподвижно застыли водоросли. Но рыбы были охвачены какой-то странной суетой. Они нервно сновали взад-вперед, резко меняя направление, внезапно застывая на месте и вновь стремительно бросаясь прочь.

Соня подошла к аквариуму. Паваротти плавал почти на самой поверхности воды, рядом с воронкой, образуемой струей кислорода. Вдоль крыльев серебрились крохотные пузырьки воздуха, а голубые перья на груди тихо шевелились, словно редкие тропические водоросли.

В зале вспыхнул свет, и Соня увидела свое отражение на стекле аквариума. Кто-то обнял ее за плечи. Это был Игорь. Она уронила ему голову на грудь и разрыдалась.

— Ну как, лучше? — спросил Мануэль.

Соня лежала на массажном столе в одном из процедурных кабинетов и действительно чувствовала себя гораздо лучше. Шок миновал, и страх улетучился. Но она знала, что он вернется. Просто Мануэль дал ей таблетку теместы.

В тот день полицейские, арестовавшие Фредерика, вызвали «Скорую помощь». Врач еще в машине дал ей таблетку теместы, и, когда они прибыли в больницу, она была уже спокойна и безучастна ко всему происходящему. Ей зашили губы, сфотографировали, запротоколировали и обработали остальные повреждения — ссадины, кровоподтеки и ушибы.

Ее оставили на ночь в больнице с подозрением на легкое сотрясение мозга. Когда она рано утром проснулась, страх опять сдавил ей горло. Она в панике вызвала дежурную сестру, и когда та долго не являлась на звонок, встала и вышла в полутемный коридор. Где-то далеко, в самом конце коридора, горел свет. Соня поспешила туда и увидела за стеклянной стеной санитарку, которая ела ореховый рожок, листая журнал. Та, не скрывая своего раздражения, проводила ее в палату, дала ей таблетку теместы и вернулась к своему рожку.

Соня потом долго не могла отвыкнуть от теместы. Но сейчас она была довольна тем, что хотя бы может спокойно говорить о произошедшем.

— Что вы с ним сделали?

— Игорь выудил его из аквариума.

— И куда дел?

— В мусорный контейнер.

— Бедный Паваротти! Утонул, как Каролина…

— Какая Каролина?

— Его прежняя хозяйка, моя подруга. Утонула где-то у греческих островов.

Мануэль задумчиво покачал головой.

— Ну что, теперь ты поверил? — спросила Соня.

— Во что?

— «Когда птица станет рыбой»… Кто-то решил инсценировать здесь эту легенду — «Миланский черт».

— Да, похоже на то. Но кому это могло понадобиться?

— Кому-то из деревни.

— И зачем?

— Это как-то связано с Барбарой Петерс.

— А при чем здесь тогда твой попугай?

— При том, что у Барбары нет попугая.

Соня выпрямилась и соскользнула со стола.

— Ты куда?

— К ней.

Барбара Петерс была еще у себя. Соня позвонила ей от стойки портье и сказала, что ей нужно срочно с ней поговорить.

— По поводу попугая?

— Нет, по поводу вас.

Она поднялась на лифте на четвертый этаж и позвонила в дверь квартиры в «башне Рапунцель».

— Поднимайтесь на самый верх, — услышала она голос Барбары Петерс в маленьком динамике под кнопкой звонка. Вслед за этим зажужжало устройство дистанционного открывания двери.

Соня вошла и оказалась на маленькой лестничной площадке. Винтовая лестница вела наверх. На втором этаже пахло ванной — шампунями, мылом, лосьонами, спреями, дезодорантами, духами. Через одну из трех открытых дверей Соня увидела неубранную постель и пол-окна. Через другую — еще одну винтовую лестницу.

— Сюда, наверх! — крикнула сверху Барбара Петерс.

Поднявшись по лестнице, Соня через люк в потолке вошла в большое круглое помещение с девятью окнами-бойницами, расположенными на равном расстоянии друг от друга. Дверь в южной стене выходила на узкий балкон, опоясывавший башню. Потолка не было; вверху, до самого щипца, мерцали окрашенные в золотой цвет хитросплетения балок.

Соня ожидала, что квартира Барбары Петерс являет собой некое подобие ее кабинета — холодная функциональность и мебель двадцатых годов. Но то, что она увидела, оказалось его полной противоположностью: стены были окрашены в теплый, глубокий красный цвет, как и обшивка крыши, где он постепенно темнел кверху, плавно переходя почти в черный.

Паркет из темных тропических пород дерева был устлан восточными коврами. Египетские оттоманки соседствовали здесь с французской мебелью разных стилей, от Людовика XIV до Луи-Филиппа. Повсюду пестрели светильники из муранского стекла, марокканские латунные фонари с расписными стеклами, позолоченные подсвечники, переделанные в настольные лампы с шелковыми абажурами. Стены украшали зеркала и дагерротипные английские и французские пейзажи в золоченых рамках, написанные маслом или акварелью детские портреты. Все полки и карнизы были уставлены безделушками: фарфоровыми фигурками, раковинами, коробочками, шкатулками, флаконами, резными изделиями, куклами, игрушками. И без того скудный свет, проникавший сквозь узкие оконца, приглушали ширмы, гардины и занавеси из роскошного шелка.

Банго, кокер-спаниель фрау Петерс, возбужденно приветствовал Соню на лестничной площадке. Его купированный хвост был слишком короток для выражения эмоций, и он вилял всем задом, как гавайская девушка, исполняющая танец «хула».

Его хозяйка встретила гостью стоя. Она была в купальном халате, в котором каждое утро приходила в бассейн.

— Игорь мне все рассказал. Мне очень жаль… Разумеется, вы получите соответствующую компенсацию.

Возможно, ее слова прозвучали бы не так грубо, если бы не были сказаны в этой причудливой атмосфере бьющей через край сентиментальности. Соня на несколько секунд лишилась дара речи.

Барбара Петерс, заметив, что неверно выбрала тон, подошла к Соне и молча прижала ее к себе. Потом усадила ее в кресло и села напротив нее.

— Речь идет о вас, — произнесла Соня.