Готическая коллекция - Татьяна Степанова

Катя оторвалась от протокола.

— Как ее звали? — спросила она Катюшина.

— Светлана Пунцова. Судя по всему, это именно она, — Катюшин потянулся к своей папке, которую забрал из кабинета, порылся в ней и показал Кате небольшую фотографию, сделанную явно для паспорта или какого-то другого документа. — Вот она. Из нашего поселка, ученица девятого класса. Так же, как и вторая потерпевшая, Вика Охрименко, восьмиклассница, дочка здешнего фельдшера. А первая девушка была из Рыбачьего — Даша Нефедова. Тело Охрименко мы так и не нашли. А тело Нефедовой было найдено шестого апреля на берегу, примерно через две недели после того, как она пропала из дома. Мужики из поселка случайно наткнулись. Видят — чайки кружат над чем-то, кричат, дерутся. Думали, рыба, а это… Там тоже Баркасов Семен Семенович был, как заорет:

«Утопленница!» Тело-то, видно, на берег штормом выбросило. Тут у нас с конца февраля сильно штормит, ну, значит, только поэтому и повезло, что тело вообще обнаружили.

— И у Нефедовой тогда было то же самое? — спросила Катя. — Такие же повреждения?

Катюшин мрачно кивнул. Катя опустила глаза На заполненные страницы. Всего три часа назад она видела то, о чем сейчас читала. Видела, как работает с этим и описывает это судмедэксперт. Кравченко не смог на это даже смотреть. Линк, сразу же, как только милиционеры достали из воды труп, увел его в церковь. Они сидели там на груде стройматериалов вместе с теми самыми школьницами, которые приехали на автобусе. Оказалось, что все они из Рыбачьего и приехали на занятия бесплатного кружка немецкого языка, организованного Линком в помещении церковного флигеля. Милиционеры попросили Линка не выпускать девочек до тех пор, пока на берегу не кончится осмотр. Детей не хотели пугать. Но девочки и сами не стремились из церкви на улицу, они и так были до смерти напуганы. Катя помнила, как они все дико завизжали, увидев это в воде, когда высыпали вслед за Линком из флигеля на ее крики о помощи.

— Патологоанатом говорит, что, судя по состоянию кожных покровов, тело пробыло в воде никак не больше трех недель. — Катюшин наклонился и через Катино плечо ткнул в постоянно упоминавшееся в протоколе осмотра трупа слово «жировоск». — А Пунцова пропала третьего июля. Как раз и выходит. — Его палец заскользил по строчкам: «Механические телесные повреждения.., множественные повреждения посмертного характера…», «отчленение.., полное отсутствие голеностопного отдела.., вскрытие брюшной полости от подреберья до лобковой области…»

— У первой жертвы, Нефедовой, были также еще и множественные колото-резаные раны груди, шеи и половых органов, — сказал Катюшин, — там хоть что-то еще понять можно было. Что, отчего. А тут с этим жировоском… Нефедову, судя по всему, сначала изнасиловали, потом убили, уже мертвой нанесли ножом еще несколько ран, затем расчленили тело, скорее всего ножовкой, — туловище отдельно, ноги отдельно, и бросили в море. Причем никакого груза тогда, чтобы тело утопить, еще не использовалось. А тут видишь уже.., вот. — Он указал на строчку в протоколе:

«На уровне груди и подмышек — фрагменты веревок».

— Вадим мне сказал: когда он нырнул, то увидел на дне что-то и веревку, привязанную к какой-то железяке. Видимо, когда он там дернул за веревку, она оборвалась. Потому и труп вдруг всплыл, — сказала Катя. — А Дергачев поднял со дна этот груз? Чем воспользовались?

— Простым куском арматуры. — Катюшин нагнулся и наконец-то собрал с пола окурки и поднял пепельницу. — Обычная увесистая железка. Таких у дороги полно валяется. Нет, в этой чертовой луже все дно обшарить надо. Там наверняка и недостающий голеностоп… В иле где-нибудь, в тине… — Черт! — Он снова заехал кулаком по подоконнику. — Вот черт!

— Почему ты мне сразу обо всем не рассказал, Клим? — спросила Катя. — Сразу же после убийства Преториус?

— Да потому что… Потому что языком трепать не хотелось, раз я мразь эту нашу до сих пор не вычислил, не поймал. И что я бы стал тебе говорить? В заблуждение вводить, пугать? Ведь все равно это совершенно разные вещи — эти наши художества с расчлененкой и убийство на пляже.

— Ты очень быстро все для себя решаешь, Клим, — ответила Катя. — Слишком категорично. Расскажи мне подробнее об этих девушках.

— Ну что подробнее? Нефедова пропала в середине марта. Сначала о ней не особенно беспокоились. Даже мать не сразу хватилась. Отца-то у них нет. Мать решила, что дочь уехала к парню своему — он тут в армии служит, пограничник. Нефедова самостоятельной была в этих вопросах, перед матерью не особенно-то отчитывалась. Школу сразу после восьмилетки бросила, учиться дальше не пошла, работала у нас на причале продавщицей в коммерческой палатке. Она и раньше, бывало, к парню своему уезжала, так что мать хватилась ее лишь через неделю. А потом тело ее на берегу нашли. В таком же вот виде — со вскрытой брюшной полостью, с отчлененными по колено ногами, с изуродованными половыми органами. Вторая девочка, Вика Охрименко, пропала второго мая, то есть примерно через полтора месяца. Вроде собралась утром ехать на автобусе в Зеленоградск на вещевой рынок.

Тут у нас все по выходным туда за шмотками таскаются. Поляки рынок-то держат. И обратно Охрименко уже не вернулась. Мать ее ночью ко мне с отцом прибежали — нет дочери. Вика-то была серьезной девочкой, не шалавой, как Нефедова, училась хорошо, спортом активно занималась, кружок, что Линк организовал, охотно посещала с подружками. Так что уехать, сбежать вот так просто из дома от родителей она не могла. Искать мы ее сразу начали, всех на ноги подняли. Только вот до сих пор не нашли. Даже тела. Даже несмотря на все наши усилия, не установлено точно — уехала ли она в то утро на ярмарку автобусом восемь пятнадцать или нет. По выходным этот рейс целая орда штурмует, никто из пассажиров в такой давке ничего не запомнил. Ну а Пунцова пропала три недели назад. Искали мы и ее. Думали одно, а надеялись в душе все-таки на лучшее: может, уехала, жива. Она с матерью жила, как и Нефедова, без отца. Конфликтовали они постоянно. Мать у нее женщина взбалмошная, живет челночной торговлей, попивает. Они прежде в Риге жили, отец Светланы — моряк, служил в торговом флоте, в рейсы уходил. А мать сошлась с каким-то художником, у него тут дачка была на косе, они сюда и перебрались, да и спились тут вконец оба. Художник вернулся к семье, ну и… В общем, неблагополучная семья была у Пунцовой. Она приятелям не раз говорила, что к отцу уедет. Он сейчас в Питере. Мы туда телефонограмму сразу отбили, но отец ответил, что Света не приезжала.

— А тех ребят, что ты допрашивал, и девочку такую бритую, Риту… Это как раз о Пунцовой у вас речь шла? — спросила Катя.

Катюшин кивнул, забрал у нее копию протокола.

— Понимаешь, работать тут просто зарез, — сказал он с отчаянием, — начальник вон звонит, разоряется: где агентурные данные, информация… Черт, ну какая в деревне, а ведь тут у нас ей-богу же деревня, ну какая тут, к черту, агентура?! Все друг друга знают, все соседи, сваты-приятели. Живут тут все на одном торчке.

И все свои люди. И вроде бы хорошие люди, просто отличные. И все вроде ничего, понимаешь? Я тут за то время, пока работаю, всех узнал: ну прямо свой в доску народ. И знать это, и одновременно знать, что кто-то из этих самых своих в доску мужиков, товарищей, соседей твоих такое вот способен с молодой девчонкой сотворить… И на приезжих ведь не спишешь это, нет. Нефедова в середине марта пропала. Никого тут у нас в это время нет — ни отдыхающих, ни экскурсантов, ни поисковиков из военно-исторических отрядов, ни рыбачков вроде твоего мужа… Нет никого — одни свои: дядя Петя, дядя Костя, дядя Саша, дед Семен, Илья вот, Юлька, жена его, Сидоровы, Петровы, Тишкины… И девчушек этих все в округе знали.