Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

Иногда я вижу сны об Америке. Одного моего приятеля, товарища по прежней журналистской работе, пригласили на временную работу в Нью-Йорк. Он вернулся через шесть месяцев и рассказал, что каждый день у него был заполнен работой, часов по 12 в день. Остальное время уходило на то, чтобы добраться до работы и обратно, в тесную квартирку под крышей не в самом шикарном районе, поэтому кроме метро, редакции, в которой ему пришлось работать, и продовольственной лавки возле дома он практически ничего не видел.

– А Empaire State Building? А статую свободы? А…

– Я же тебе говорю, что добирался до своей комнаты и у меня ноги отваливались. Но статую свободы все-таки один раз… Ты-то, наверно, там посвободней был?

– Да как тебе сказать…

В конце восьмидесятых годов информацию черпали из различных источников, что у кого было. Начинающим журналистам на занятиях давали тесты: как отыскать в городе заезжую знаменитость, чтобы взять интервью? Мэтры пера заводили осведомителей в милиции, больницах, гостиницах.

Я начал наводить справки о компании, пообещавшей мне щедрую поддержку. Цепочка рассуждений была не слишком сложной. Кредит в банке давали только по поручению исключительно влиятельных людей. Как минимум, исключительно богатых. Таких было не слишком много. От требования сделать откат на половину кредита и вовсе попахивало криминалом. Брать такую ответственность на себя я не хотел. Меня свели с неприметным человеком в сером костюме и сером галстуке. Он долго мялся, намекая на конфиденциальность и оперативность сведений без следственных доказательств, толком ничего не сказал, но посоветовал держаться от пардаугавских подальше. Тогда я дозвонился до Саши в Москву и вкратце объяснил обстановку.

– Ну, старик, ты меня удивляешь, – ответил он. – У нас вон все Кобзона мафиози называют, как будто свечку над ним держали, так что теперь, на его концерты не ходить? Главное, ничего сам не предпринимай, я на днях приеду в Ригу.

Я ничего не предпринимал и размышлял над термином «презумпция невиновности». Кобзон не сходил с экрана телевизора в каждом доме, популярные шансоне пели «Таганка, я твой бессменный арестант», криминальная хроника печаталась на первых полосах газет, книги о ворах в законе расходились миллионными тиражами. Вскоре Саша объявился в Риге. Мы встретились днем. Осеннее солнце ярко расцвечивало порыжевшую листву и настраивало на элегический лад. Вид у Саши был взъерошенный, хохолок торчал круче обычного, глаза лихорадочно блестели. Но куртка была другая, из серой плащевки, без затей. В новом облачении Саша как-будто сжался, растерял столичный лоск, и я не сразу его узнал. Он сел ко мне в машину и сказал, что ему надо срочно возвращаться в Москву, но не хотелось бы делать это из Риги, к тому же поезд уходит через двадцать минут, и мы даже поговорить не успеем. Я повез его в Огре, на промежуточную станцию, с которой можно было подсесть на московский поезд.

Разговора не получалось. Саша нервничал, часто оглядывался. На шоссе за нами пристроилась серая волга с двумя пассажирами.

– По-моему, они за нами следят, – сказал Саша. – Ты можешь от них оторваться?

В Саласпилсе я свернул с шоссе в город, волга уехала дальше, мы немного покружили по улицам, вновь выехали на шоссе и добрались до вокзала в Огре. До прибытия поезда оставалось пять минут, а Саша все еще не приступал к главному разговору. Наконец, он вытащил из кармана авторучку и протянул мне.

– Это тебе, на всякий случай. Наверное, насчет сомнительной репутации спонсоров ты был прав. С проектом пока не все ясно, надо подождать, но волна идет, не сомневайся.

Кажется, это были именно те слова, которых я ожидал. А авторучка-ракетница должна была стать своего рода компенсацией. Я представил, где мне придется хранить опасное устройство, чтобы до него не добрались вездесущие дети, называющие меня теперь не иначе как father, с нью-йоркским прононсом, и отдернул руку.

– Наверное, тебе это сейчас нужней.

Сны об Америке мне снятся по-прежнему. Саша, по слухам, превратился в уважаемого редактора некогда очень популярного журнала, но мы с ним больше не встречались. За последующие годы я побывал во многих странах мира, по делам или для удовольствия. Иногда пролистываю книгу «1000 Places to See Before You Die», разглядываю картинки Empire State Building, Statue of Freedom и говорю себе, что вот-вот, совсем скоро посещу эти места просто так, без спонсорства, как турист, без напыщенных и никому не нужных фраз. Потом возникает реальная возможность отправиться в дорогу, но каждый я по каким-то причинам откладываю поездку в Америку на потом.

Может быть, потому, что осуществленная мечта уже не мечта.

1

Волна набежала сзади, чуть слева.

Когда-то, очень давно, Петров читал о волнах-убийцах, вызревающих, по неведомому капризу природы, в недрах Атлантики или Тихого океана. Не девятый, или поддающийся какому-то математическому исчислению вал, а гигантская, среди общей толчеи волн стена воды вырастает вдруг с вздыбленными к самому небу когтями пены и беззвучным, одиночным тараном несется по поверхности. Несется, пока океан и ветер не рассосут, не развеют ее неукротимую силу. И горе тому, кто окажется на ее пути!

Однако за восемь лет, проведенных на штурманском мостике в самых экзотических закоулках планеты, ничего подобного наблюдать или слышать от других моряков ему так и не довелось. А в последующие пятнадцать лет жизни уже сухопутной, тем более. Упоминание о волне-убийце оставалось в глубине подсознания, как ни разу не востребованный файл в давно заброшенной директории. Но сейчас, когда странное ощущение заставило его обернуться, чтобы увидеть беззвучно догоняющую яхту «Мечта» гору воды, файл открылся мгновенно, в долю секунды.

Говорят, в минуты смертельной опасности перед глазами человека проносится вся его жизнь. У Петрова времени хватило лишь на то, чтобы вспомнить, что он находится не на штурманском мостике океанского лайнера, а за румпелем тринадцатиметровой деревянной яхты, бросить этот самый румпель, прыгнуть на четвереньки в кокпит и изо всех сил вцепиться в решетку пайолов. Волна обрушилась на яхту, на его дугой согнутую спину, превратив кокпит в кипящую пеной ванну, на закрытый люк во внутренние помещения, даже на зарифованный штормовой парус. На миг Петрова вжало, впрессовало в палубу. Окажись на пути волны дом, силы удара хватило бы, чтобы разнести его на кирпичи или щепки. Яхта содрогнулась. Натруженные за сорокалетнюю службу доски из красного дерева прогнулись под чудовищным напором воды, раздвинулись в сочлененьях, пропуская воду внутрь, заскрипели в полный голос, жалуясь на невыносимую тяжесть.

Но морские суда не принимают удары воды, как дом. Втиснутая в центр волны, яхта понеслась вместе с ней, выбиваясь на самую вершину. Петрову стало не хватать дыхания, он рванулся наверх, открыл глаза и увидел, что все еще находится в кокпите яхты, но сама она парит над морем, словно внезапно обретя крылья. Вокруг все так же бушевал шторм, но яхта была над ним!