Сотник. Уроки Великой Волхвы - Елена Кузнецова

– Людмила сама убьет в себе, а у меня… убили. Всех убили – и во мне – тоже. И потому сила моя – злая!

Теперь перед Ариной сидела совсем не старуха, показалось, что даже и не женщина, не человек из плоти и крови, а идол каменный. И слова звучали, словно камни падали:

– Но все они – даже мальчишки! – до конца свой долг выполнили. Как мужам и должно – нас с дочкой собой заслонили и спасли! А сила моя оттого злая, что я за них отомстить отомстила, но не простила! Никому и ничего не простила. И теперь мне себя сдерживать приходится, иначе все разнесу! И сама тогда сгину… Без следа! Ничего не останется, а это – самое страшное. Каждая из нас после себя что-то должна оставить. Бабка твоя вот тебя оставила. Не для нашего мира – для христианского, но оставила. А я…

Нинея усмехнулась, снова становясь сама собой.

– Не идет в руки – и все тут! А надо… Не должна такая сила пропасть или достаться первому встречному! Я уж Людмилу хотела у Макоши увести, было дело. Хоть и нехорошо так перебивать, да мне уж больно надо и времени почти не осталось. Думаешь, только ради того, что она уже выученная? Это хорошо, конечно… – теперь волхва подперла рукой подбородок и говорила уже без страсти, скорее, задумчиво: – Но выучить я и сама могу. Главное, что она – способна! Способна такую силу принять, преумножить и дальше понести, так же, как ты и я… А моим ни дочке, ни внучке, ни правнучке этого боги не дали! И мне словно кто поперек встает все время: она не пошла, да и ты уже другому миру принадлежишь. Каждому свое предназначено.

Как там христиане говорят? У каждого свой крест? И верят, что на том свете им за то награда положена… Слепцы! Ой, не каждый крест награды заслуживает, далеко не каждый. Иные на себя его по глупости взваливают, или по неумению, от лени душевной да неспособности мыслить. Волокут бездумно, как вол повозку, да еще и гордятся! Уверены, что воздастся. А за что там давать? И что это за жизнь такая, если живешь только ради того, чтобы после смерти награду получить? Жить надо здесь и сейчас, иначе зачем и кому ты ТАМ будешь нужен, если здесь ничего не совершил и ничему не научился, а только крест этот, надрываясь, волок, как скотина тягловая? Кто есть бог христианский? Творец! Создал людей по образу и подобию своему… Ну так и ТВОРИТЕ, а не прозябайте бессмысленно…

Нинея вдруг оборвала сама себя, прислушиваясь к чему-то.

– А вот и Медвяна пожаловала! Вовремя она – никак, опять дождь собирается? Ну, ничего, к вечеру, пока мы с вами побеседуем, он и пройдет…

Ох, и умела же Нинея шкуркой наизнанку вывернуть! Анна от прошлого разговора толком не отошла, а тут волхва еще добавила. С одной стороны, она вроде бы угадала все вопросы, которые Анна себе и задать-то толком не успела, или те, которые не решилась, а с другой… Не столько на них отвечала, сколько новые задавала. Всю дорогу до дому в голове у Анны крутились слова волхвы.

– …На боярской стезе тебе предстоит и в мужские дела влезать, а значит, неизбежно за грань женского мира переступать. Но помни, нельзя в себе женское растерять, потому что твоя сила в женском мире живет! Что тебя тут сотня отроков матушкой-боярыней зовет, и мальчишки чуть ли не молятся на тебя – на боярской стезе подмога, да еще какая. Именно – матушкой! То есть над всеми матерями – Мать. И девок ты учишь тоже, как мать. Ты четырех моих отроков под свою руку взяла… – Анна при этих словах словно в колодец ухнула.

«Кто из мальчишек ей сказал? Или не они, а кто-то другой? Поди, узнай…»

Но не успела толком испугаться, как Нинея огорошила:

– Пра-виль-но! Так и надо! – и даже ладонью по столу прихлопнула. – Ты хоть поняла, что сделала? Ты же матерью не для них самих стала – матерью Рода… Нового. Из своих-то родов они вышли, а душевная опора им нужна – вот в тебе они ее и нашли. И четверых тебе мало – надо не меньше двух десятков набрать, таких, как у Михайлы его опричники. Но эти только твоими будут, чтобы в случае нужды по твоему слову, не думая и никого более не спрашивая, поднялись против любой угрозы. Как сыны за мать поднимаются!

Сама знаешь: хорошая мать своих сыновей в смертный бой посылает только в случае крайней нужды, когда иного выхода нет. Вот и тебе так же должно! Мужи это право и без особой необходимости порой применяют – с них станется, их такими боги сотворили. Все норовят силой решить, разрубить узел, коли распутать его терпения не хватает. Мужам неведомо, какая сила в материнской власти таится. Это их власть у всех на виду, а твоя – мягкая, невидимая, как женской и положено. Знать про нее они знают, но не чувствуют. И в этом теперь тоже твоя сила…

Анна зажмурилась и зябко передернула плечами, отгоняя наваждение, покосилась на сидящую рядом с ней в повозке Арину. Возвращались они уже совсем в ночь, хорошо, что отроки, которые сопровождали ее к волхве, догадались с собой факелы прихватить – темнело-то рано. Ее помощница тоже явно о чем-то задумалась.

«Интересно, что ей волхва поведала, пока меня не было? Или у нее выспросила? А ведь Арина Нинею зацепила чем-то! Сильно зацепила – после того первого разговора в крепости. Не было еще случая, чтобы она кого-то сама к себе зазывала. Как она сказала-то?..»

В самом конце беседы, когда у Анны от всего услышанного голова уже пошла кругом и казалось, что жужжащие мысли, словно роящиеся пчелы, вот-вот начнут вылетать из ушей, Нинея вдруг насмешливо уставилась на нее, подперев голову рукой:

– Много я вам тут всего наговорила сегодня… Небось, думаешь, христианству противоречу да веру твою испытываю? Видела – думаешь… Зря. Своей судьбы я ни тебе, ни Ладиславе не желаю. А вот как ты с христианским миром совместить собираешься то, что сегодня услышала, сама решай. Что, не знаешь? – хмыкнула, легко прочитав на лице у Анны все ее невысказанные сомнения. – Зато вот она знает! – и неожиданно ткнула пальцем в Арину. – А чего не знает, то сердцем почувствует. У нее и спрашивай. В ней женский мир ой как силен!

А в крепости на боярыню, как и следовало ожидать, свалился ворох забот и привычные дела, которые вовек не переделаются и без нее никак не обойдутся. Ну да – стоит всего на полдня отъехать, так непременно что-нибудь да случится!

Хотя, честно признаться, это «случится» Анна сама себе и устроила. Ее давно волновал вопрос хоть и житейский, но такой, что не со всяким обсудишь. Отроки, в том числе и племянники, не говоря уж про Мишаню, возмужали, в возраст входят и, того и гляди, к обычным «радостям», сопровождавшим взросление мальчишек, добавится и еще одна – необходимость как-то удовлетворить естественную мужскую потребность.

Анна давно про это думала и с Ариной как-то советовалась, но все руки не доходили. А после Кузькиной выходки, с которой ей пришлось разбираться, помимо прочих выводов, которые она тогда сделала, было и понимание, что тянуть далее нельзя, нравится ей это или нет.

«Растут мальчишки, баб им надо, чтоб хоть этой дурью не маялись – других выше головы. А то ведь, неровен час, повлюбляются в кого ни попадя. Вон, Мишаня, на что разумен, и то из-за Юльки сколько головной боли! Любовь у них, видишь ли… Знаем мы, что за любовь в их годы – она обычно сеновалом вылечивается. Так что хочешь не хочешь, а надо и с остальными что-то делать.