Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков

— Хорошо, можете заходить. Но заклинаю вас — не нарушайте правил, установленных для посетителей. Это не пустая угроза, а серьезное предупреждение. Дух Рогатого силен в этом месте. Когда он овладевает празднующими, они… иноверец сказал бы, впадают в безумство, в экстаз. Они уподобляются темным Его ипостасям. Не провоцируйте их.

Я кивнул. Майклмэс, 29 сентября — Михайлов день, в общем-то, мой день. Но… помоги мне Господь.

Мальчишка почти вежливо поинтересовался, где мой инфор, предложив сбросить на него памятку для гостей рега. Я попросил сделать мне распечатку, чем, кажется, удивил юного ведьмака до безъязычия, и добросовестно проштудировал три листа мелким шрифтом. На это ушло меньше времени, чем на то, чтобы их получить, но я не собирался рисковать головой.

Следуя указаниям молодого уикканца, я прошел широким тоннелем, чьи стены украшали не обычные для Луны окна, а венки и гирлянды золотых листьев, колосьев и глянцево-красных яблок. Заблудиться было трудно — немногочисленные прохожие, встречавшиеся мне на пути, торопились все в одном направлении. У многих были звериные глаза — желтые, зеленые, серые, с пронзительно-узкими щелями зрачков; некоторые, не дожидаясь начала шабаша, начали процесс трансформации, застыв в получеловеческом обличье. Праздник еще не вошел в полную силу, иначе мне угрожала бы реальная опасность быть задраным.

«Место радости» оказалось довольно большим залом — до купола он, конечно, не дотягивал, но казался едва ли не больше из-за царивших в нем сумерек. Горели факелы — ровным, бездымным пламенем, отбрасывая множество дрожащих, причудливых теней. Огромный костер посреди пещеры (другого слова не подберу для этой подлунной полости) не столько освещал, сколько перебивал холод, исходящий от черных с сине-лиловым отблеском реголитовых сводов. Взгляд не наталкивался на стены, а с разгону пробивал их и тонул в непроглядной тьме, тщетно ловя плывущие тени… хотя, конечно, это лишь отблески языков огня танцевали на глянцеватом камне.

Толпа собралась изрядная. На осенний праздник сошлись все ковены общины — тринадцать крат по тринадцать, иначе говоря, сто шестьдесят девять полноправных ведьмаков (и ведьм), не считая неоперившейся молодежи. В зале висел густой запах огня, пота, возбуждения и колдовских благовоний. Тихо бормотал барабан. Мой притерпевшийся к темноте взгляд различил на полу белую черту, шедшую параллельно стене метрах в трех от нее, а внутри очерченного ею круга — еще какие-то знаки. Заходить за черту я не стал.

Я не заметил, откуда вышли Господин и Госпожа, но в момент их появления толпа, гудевшая ожиданием, смолкла. За обнаженными Владыками чопорно и важно, как старый марабу, шествовал Черный Человек, закутанный от макушки до пят в темную материю, несущий на вытянутых руках поднос с ритуальным пирогом.

— Эйо эвои, — негромко сказала Госпожа, и голос ее — густой, мягкий, сильный — заполнил пещеру лихорадочным теплом. Факельный свет окрашивал пышное тело червоным золотом, в один цвет с длинными распущенными волосами и венком из спелых колосьев.

— Эйо эвои, — отозвался Господин. Он также был наг, но лицо его скрывал тяжелый черный шлем, украшенный венком из дубовых листьев.

— Эйо эвои, — откликнулся зал на множество голосов.

Черный достал из складок своего одеяния алую с золотом короткую свечу, с поклоном протянул Госпоже. Та взяла ее обеими руками, словно та была по меньшей мере из свинца, сосредоточила взгляд на фитиле; потом, держа свечу в вытянутой руке, ладонью второй начала делать пассы.

— Аррианрод! — сказал шабаш. Тихие голоса множества людей внезапно наполнили пещеру так туго, что в ней стало тяжело дышать.

— Хабондия!

— Андрада!

— Арадья!

— Рианнон!

Фитиль затлел и — вдруг — вспыхнул. Госпожа бережно установила ее на шлеме Магистра шабаша.

— 'Эрфа! — негромко грянул шабаш — да, именно так; столько силы и дикого, нечеловеческого ликования было в этом возгласе, что меня не удивило бы, запылай от него каменные стены.

Господин также принял свечу от Черного — длинную, темную (в сумерках я не разобрал, какого оттенка; подозреваю, что цвета хорошей сажи). Снова воцарилась полная тишина.

— Андраз! — сказал шабаш с тихой угрозой и гневом. Барабан шепотом зарокотал вдалеке.

— Ху!

— Дьявол!

— Цернунн!

— Барабба! — Барабба! — Барабба! — Барабба!

Крик все не умолкал, смешиваясь с ритмом тамтама, взвинченная толпа скандировала странное слово… что-то похожее я слышал… Бараба… Барабас… да нет, смешно… Аббасон, вот! Аббасон — сын Аббы — бар-Абба… На иврите — «сын Отца». Первоначально — одно из священных имен Христа, потом странным образом перешедшее в кабалистику и ведовство. Так кто же был главным здесь — Эрнест Сиграм или скрывающийся за рогатым шлемом Дэймон Барабас… тьфу, Аббасон?

Господин резким жестом переломил свечу и швырнул в костер.

— 'Эрне! — взревела толпа.

Пламя вспыхнуло бешено-ярко, высветив темные силуэты Троих. Откуда-то из глубин плотно сбившейся массы народа донеслась песня — заклинание, подхваченное сотней голосов, не диссонировавших, но сплетавшихся в единую мелодию:

Королева всех Лун, и хозяйка всех Солнц,

Королева Небес и владычица Звезд,

Королева Воды, Королева Земли,

Принеси нам дитя, что мы ждали!

Ты даешь ему жизнь, о Великая Мать,

Ты рождаешься снова, Владыка!

Мы отринули свет, мы отринули тьму,

Мы рабы твои, и ты служишь нам,

Так зажги же свет, о Мать!

Озари наш мир, о Мать!

Солнца свет подари, о Мать!

Эйо эвои, о Мать!

Эйо эвои!

Пламя чуть стихло, барабанный бой стал громче. Господин и Госпожа принялись сосредоточенно выполнять ритуалы освящения. Я воспользовался этим, чтобы получше оглядеться. Мало кто из непосвященных попадает на шабаши черных уикканцев, хотя и белые в этом отношении немногим снисходительнее.

Удивительно разношерстное сборище. Молодые парни и девки вместе с… по традиции следовало бы ожидать минимум одну старую каргу, но таковых как раз и не наблюдалось; а вот мужчин и женщин средних лет я насчитал немало. И подростки, почти дети, еще не прошедшие обряда посвящения. Все — в темных накидках, обнаженных тел не видно. Этому, полагаю, свой черед.

Господин бормотал над костром какую-то ерепень, от которой, однако, у меня мурашки по коже побежали. «…иткнас утирипс те, силиф те, сиртап энимон ни. Нэма.» Нэма — амен. Он читает «Отче наш» задом наперед? Вообще-то последователям уикки положено презирать христианство, а не включать молитвы в свой ритуал, пусть и ради глумления — но это был шабаш. Запах благовоний дурманил голову; не удивлюсь, если эти ревнители древней веры добавляют в душистое масло пситропы. Глухое «Эйо эвои», разносившееся время от времени по залу, головокружением ударяло по мозгам.