Рандеву и другие рассказы - Дафна дю Морье

– Матерь Божья, – говорила она, – если это грех, что я его так люблю, то накажи меня, я все приму, только верни мне его живого и невредимого. Он молодой и смелый, но беспомощный, как дитя. Он не понимает, что такое смерть. Я на все согласна: пусть мое сердце разобьется, пусть он перестанет меня любить, пусть обижает; я прошу только об одном – чтобы он был счастлив и чтобы никогда не знал беды и боли.

На нос Пресвятой Девы уселась муха, от щеки откололась крупинка цветного гипса.

– Я верю в тебя, – говорила Мари, – я знаю, что ты приглядишь за ним в море. Даже если поднимутся волны и плыть на баркасе станет опасно – пока он под твоей защитой, мне нечего бояться. Каждое утро я буду приносить свежие цветы и класть их к ножкам маленького Исусика. А днем я обещаю с песней работать и не поддаваться унынию; это и будут мои молитвы к тебе, чтобы ты спасла и сохранила Жана. О Матерь Божья, дала бы ты мне хоть какой-нибудь знак, что все обойдется!

С крыши на Пресвятую Деву упала капля и оставила грязную дорожку на левом глазу.

Стемнело. За полем какая-то женщина звала ребенка. Легкий ветерок тронул ветви деревьев, вдалеке морские волны уныло бились о прибрежную гальку.

Мари долго смотрела на статую, пока наконец не села в изнеможении на пол, и все перед ее взором стало мутным и непонятным. Стены церкви окутала тень, и даже алтарь погрузился в небытие. Остался лишь образ Пресвятой Девы – на лицо ей упал случайный луч лунного света. И Мари показалось, что раскрашенная улыбка Божьей Матери прекрасна, а кукольные глаза смотрят с любовью и лаской. Дешевенькая корона засияла в темноте, и сердце Мари наполнил благоговейный трепет и ощущение чуда.

Она не догадывалась, что корона засияла всего лишь от лунного света, и, подняв руки, произнесла:

– Милостивая Божья Матерь, дай мне знак, что ты услышала мои молитвы.

Потом она закрыла глаза и стала ждать. Казалось, что с тех пор, как, обхватив голову руками, она опустилась на колени, прошла целая вечность.

Постепенно ее наполнило ощущение спокойствия и умиротворения, словно святое присутствие осенило церковь. Мари чудилось, что, стоит ей открыть глаза, как перед ней предстанет видение. Однако она боялась подчиниться своему желанию, чтобы не ослепнуть от неземной красоты. Но в конце концов Мари не выдержала. Не осознавая, где находится, не понимая, что делает, Мари открыла глаза. Низкое окно у алтаря было залито бледным лунным светом, и прямо за окном ей и вправду явилось видение.

Она увидела Жана: он стоял на коленях и смотрел вниз на траву. Он улыбался. С земли медленно поднялась чья-то скрытая тенью фигура. Мари не смогла толком ее разглядеть, но это явно была женщина. Мари видела, как ее руки, словно благословляя, легли Жану на плечи, а он уткнулся головой в складки ее одеяния. Их было видно всего одно мгновение – потом на луну набежало облако, и церковь погрузилась во тьму.

Мари закрыла глаза и в благоговении простерлась ниц. Не иначе как ей явилась сама Пресвятая Дева. Мари молилась о знамении, и оно было ей дано: Божья Матерь сама своими руками благословила Жана, даровав ему любовь и защиту. В сердце Мари больше не было страха: отныне ей можно не бояться за мужа. Она так истово верила Пресвятой Деве, что та ответила на ее молитвы.

Покачиваясь, Мари поднялась и добралась до двери. Напоследок она обернулась и снова поглядела на статую. В темноте корона Божьей Матери больше не сверкала золотом. Мари с улыбкой склонила голову; она знала, что никто никогда не увидит то, что явилось ей. И Пресвятая Дева тоже улыбалась своими раскрашенными губами, а ее пустые голубые глаза глядели в никуда. Увядший венок сполз на ухо младенцу Иисусу.

Мари вышла наружу. Она очень устала и едва различала дорогу, но сердце ее успокоилось и наполнилось безграничной радостью.

На краю узкой полоски поля, там, за церковным окном, Жан шептал страстные слова сестре рыбака Жака.

Дородный господин нетерпеливо дожидался в коридоре – шляпа сдвинута на затылок, во рту сигара. Вытащив массивные карманные часы, он сердито топнул ногой.

– Послушайте, – рявкнул он во всеуслышанье, – я ждать не привык! Доложили мисс Фабиан, что я пришел? Чем тут все занимаются, черт возьми?

Швейцар робко покосился на него:

– Прошу прощения, сэр. Еще несколько минут. Будьте любезны, напомните вашу фамилию.

Тысяча чертей, этот олух его даже не узнал! Он смерил швейцара испепеляющим взглядом и немного выждал, чтобы тот лучше прочувствовал весомость ответа.

– Пол Хейнс, – надменно произнес он и отвернулся.

По лестнице впопыхах спустилась испуганная костюмерша.

– Пройдемте, пожалуйста, сэр!

Ну, эта хотя бы знает, с кем имеет дело. И ведет себя соответственно: услужливо, даже подобострастно. Видит бог, как только он приберет театр к рукам, сразу сменит весь штат. Распоясались! Швейцар первый получит расчет.

Он тяжело зашагал вслед за костюмершей, покачиваясь на ходу, как раскормленный индюк, и роняя пепел от сигары на пол. На пороге гримерки он остановился, широко расставив ноги и не потрудившись снять шляпу.

Она поправляла перед зеркалом волосы, но сразу же повернулась и сокрушенно воскликнула:

– Ах, сможете ли вы меня простить? Я заставила вас ждать! Эти несносные киношники не дают мне ни минуты покоя – опять заманивают в Голливуд и сулят баснословные гонорары. Да еще Люисгейм двадцать минут продержал меня на телефоне! – Она сделала небольшую паузу, чтобы ее слова успели отложиться в голове у посетителя, вполголоса бросила какое-то незначащее замечание костюмерше и вновь обратилась к нему: – Впрочем, к нашим делам это не относится. Прошу вас, садитесь… Здесь такой беспорядок, уж не обессудьте. Сами понимаете – пьеса так долго не сходит со сцены, сейчас наконец даем последние спектакли… Прежде всего я хочу вам сказать, что вчера посмотрела ваше новое ревю. Бесподобно, просто бесподобно! У меня нет слов. Давно не испытывала такого удовольствия. Какие девушки!.. Какая постановка!.. Вы гений, этим все сказано, другим до вас как до луны! – Она передернула плечами: жалкие потуги этих «других» могли вызвать одно лишь презрительное недоумение.

Он не пытался скрыть довольную улыбку. Значит, ей понравилось? Хм. И то сказать – Люисгейм ему в подметки не годится. Умная женщина, разбирается, что к чему. И выглядит сногсшибательно. Вот только украшений на ней маловато. Цепочка на шее – и все. Ему хотелось бы видеть ее в бриллиантах.

– Да, шоу удалось, – прогрохотал он, выпустив ей в лицо облако дыма.

Что значит воспитание: она даже рукой не взмахнула – разогнать дым.

– Ни один антрепренер в Лондоне не тратит на постановки больше денег, чем я, – продолжал он. – Второсортная дешевка, сляпанные кое-как декорации – я этого не признаю́.

Она сочувственно закивала, соглашаясь с каждым его словом.