С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина

Маша попросила меня сказать несколько слов о себе самой. Она говорит, что в ее путевых заметках необходимо так дать мой характер, чтобы он был живым и выпуклым. Попытаюсь помочь ей с полной искренностью, боюсь только, что для «выпуклости» у меня мало исходного материала. В книгах только отрицательные герои получаются яркими, а положительные по большей части невыразимо скучны. А я явно положительный герой: физик, школу кончила с медалью, теперь занимаюсь нелинейной лазерной спектроскопией.

Материал на докторскую накопила давно, но все нет времени сесть и написать. Я замужем. Брак наш можно было бы назвать счастливым, если бы мы с мужем почаще виделись. Последние три года мы все время в разлуке. Темы нашей работы никак не пересекаются, я коротаю дни в Дюссельдорфе, он — в Сиэтле. Может быть, в августе встретимся на пару недель на даче у мамы под Загорском.

Детей у нас нет, но я всю жизнь воспитывала племянницу Любочку, сейчас она уже взрослая и учится в Московском университете.

К недостаткам своим отношу, во-первых, занудство. Обычно я планирую жизнь на месяц вперед, и отклонение от графика меня несказанно огорчает. Во-вторых, я, в отличие от Маши и Галки, совершенно лишена авантюрной жилки. Впрочем, это тоже относится к разряду занудства. Еще у меня нет многих женских достоинств: я не умею вышивать, вязать, создавать уют, подшить юбку для меня проблема. Ладно, хватит. Кажется Ларошфуко говорил, что нет у человека большего удовольствия, чем разглагольствовать о себе самом (за точность цитаты не ручаюсь).

Переходим к сути вопроса. Итак, на следующий день в два часа дня, как было условлено, мы с Машей направились на Монмартр. Галка вечером расхаживала по дому как здоровая, а потому тоже собиралась с нами поехать, но утром вдруг загрустила и стала жаловаться на головную боль. И вообще: «Как я покажусь вашему Виктору Ивановичу? Вы посмотрите, на кого я похожа! Мне Париж пока не по силам». Если Галину начал интересовать собственный вид, значит, дело пошло на поправку. «Завтра, все завтра, — сказала она, — перенесите еще на один день ресторан». Кстати скажу, из-за Галкиной травмы мы решили продлить наше пребывание в Париже на два дня.

Только в вагоне я поняла, что Маша принарядилась. Более того, она подвела глаза и прошлась по лицу каким-то Галкиным снадобьем, которое смягчает кожу и разглаживает морщины. Понятное дело, в Маше ожила женщина. Кто бы мог подумать? По дороге она, заглядывая в путеводитель, шепотом наговорила что-то в диктофон, потом отдала его мне, заявив, что бормочет откровенную чушь, что у нее нет настроения работать, а потому пусть диктофон отдохнет в моей сумке. «Но на Монмартре запишешь все, что знаешь», — добавила она строго.

Встреча с Виктором Ивановичем была назначена у подножья Монмартра около известного всему миру Мулен Руж, где и по сию пору сцена сотрясается от французского канкана. Понятно, мы не собирались заходить в ресторан, у нас на это не было ни денег, ни времени, но, назначая здесь место встречи, наш новый знакомец словно подчеркивал, что не чужд ночных развлечений и нас готов приручить. Если бы Маша назначала ему свидание, она бы непременно выбрала какой-нибудь собор, памятник или могилу. А вообще-то мне неприятно, что нам, словно девчонкам, назначают место встречи в этом развеселом квартале. Но Маша была на все согласна. Позови нас Виктор Иванович в какой-нибудь низкопробный кабак, она бы не удивилась, более того, обрадовалась бы — какой ценный материал для книги!

Виктор Иванович был уже на месте: тот же сиреневого оттенка пиджак, та же улыбка искусителя и ангела. В руке он держал три букетика душистого горошка, которые он нам церемонно вручил.

— Я ждал, что вы будете втроем. Где же ваша подруга?

— Она еще недостаточно хорошо себя чувствует, — поторопилась объяснить Маша.

— Ну что ж… — он посмотрел на оставшийся букетик, потом разделил его на две части. Надо отдать должное его воспитанности. Если бы в свое время Парис поступил так же с яблоком (правда, на три части делить сложнее), то не было бы Троянской войны.

Маша вела себя с Виктором Ивановичем как со старым знакомым, минуты не прошло, а они уже стали что-то горячо обсуждать. При этом он почти шептал ей на ухо. Не исключено, что он посвящал ее в тайны площади Пигаль и технологию стриптиза. А она только охает: какие ценные сведения, так и просятся на страницу! Ладно, о чем хотят, о том пусть и беседуют. Мой собеседник сегодня — диктофон, я Маше обещала.

Святое место Парижа — Монмартр, или холм мучеников. Если Маша уже говорила об этом, то повторюсь. В III веке вместе с Сен-Дени там казнили первых христиан. Потом Карл VI для своей жены Аделаиды построил на холме женское аббатство и церковь Сен-Пьер. Я никогда в этой церкви не была, может, сегодня заглянем. Монмартр — это прибежище художников. Все знают оперетту «Фиалка Монмартра», либретто ее можно считать документальным. У подножья Монмартра жили очень известные живописцы. Перечислять их имена я не буду. Маша тут же пошла бы сыпать именами, она это обожает, а мне они просто в голову не приходят. В живописи Маша понимает больше меня и, честно говоря, больше меня ее любит.

Я на Монмартре уже третий раз. Вначале я была здесь с мужем, потом с кем-то с конференции. Я приехала в Париж в университет тоже в начале июня, солнце светило.

Говорят, что на Монмартр когда-то поднимался сам Наполеон. В то время холм стоял облепленный, словно опёнками, деревнями и виноградниками, никакой планировки не было в помине. Но как только на Монмартр вступила нога великого, земля эта стала свята для француза. По пути его следования разбили улицу с нежным названием Лепик. По ней мы и пошли.

Маша оглянулась, чтобы убедиться, работает ли диктофон. Все как велено, милая, что вижу, то и говорю. В устье улицы Лепик полно лавок. Прямо на улице стоят лотки со сладостями, печевом, фруктами, здесь же горы нежнейшего мяса, а также дары морей и рек. Полное впечатление, что всех этих омаров, крабов, лангустов, угрей и так далее только что отловили, оно все влажное, блестящее, все еще дышит, хоть и выставлено на солнце.

Вообще на парижских улицах на продажу выставляется самая неожиданная живность. Когда мы шли в Лувр, например, то попали на распродажу флоры и фауны садово-огородной жизни. В центре Парижа в двух шагах от Нотр-Дам бодро торговали кроликами, козами, петухами, курами, индюшками. Там же продавали рассаду помидоров и капусты, всевозможные цветы в ящиках, еще там были лимоны в кадках и розы величиной с детскую голову. Все это изобилие с толпой народа тянулось целый квартал.

И еще там были золотые и прочие рыбки. Маша прямо прилипла к аквариуму, бормоча на этот раз не в диктофон, а так, в воздух.

— Ты с ними разговариваешь?

— Я шепчу три желания, — сказала она. — Посмотри на этот экземпляр с золотой чешуей. Ей все под силу. У меня есть разбитое корыто, но нет старика. Приходится общаться с этой рыбкой напрямую. Присоединяйся, если хочешь.

Я на всякий случай присоединилась. Машка может уговорить кого хочешь.

— У меня желания скромные, но глобальные, — сказала она. — Книжка, чтоб написалась и опубликовалась, это раз. Чтоб у сына все было хорошо, хотя бы с моей точки зрения, — это два. И еще есть три, которое не формулируется на словесном уровне. Что-то про белый пароход.