Стальной волосок - Владислав Крапивин

К спуску флага Гриша не вышел, и его не звали.

Он то замирал на койке, то начинал ворочаться. И когда ворочался, ощущал, как что-то мешает в кармане. Дотянулся наконец, сунул руку, нащупал… Вытащил… Это был подаренный Вялым кноп. Плетеный шарик, твердые ступни и ладошки на коротких веревочках.

Гриша сел. Поднял кнопа за голову.

— Врун, — шепотом сказал он. — Изменщик…

То ли кнопу сказал, то ли Вялому. Веревочный «головастик» слабо качнул ножкой. Что с ним было делать? После всего, что случилось, Гриша не смог бы его видеть. Оставалось одно — за борт.

Гриша выбрался на палубу. Очень быстро сгущалась темнота, звезды были похожи на дрожащих серебряных жуков. Старый, очень тонкий месяц готовился утонуть в океане. Он был похож на кораблик медно-красного цвета. Не такой он был, как над Туренью, а совсем запрокинутый на спину — оба рога одинаково торчали вверх…

Гриша пошел на то место, откуда утром увел его доктор. Рядом не было никого. Светил над входом в кормовую надстройку слабый фонарь. Гриша вытащил из кармана кнопа. Вот сейчас — взять да и кинуть, и одной тяжестью на душе станет меньше… Стеклянные глаза-бусинки по-живому сверкнули в желтом свете. Ручки-ножки задрыгались: «Не надо… Я же ни при чем…»

Он ведь и правда был ни при чем. Не виноват в том, что смастерил его именно Семен Вялый. Он, этот кноп, был сам по себе и… может быть, он и правда был живой. По-своему… Тоже что-то чувствовал, чего-то хотел, чего-то боялся…

— Не бойся… — хмуро сказал Гриша. — Не брошу…

Он решил, что завтра поднимется на марс и привяжет кнопа под решетчатым настилом. Никто его, маленького, там и не заметит. Пусть живет плетеный головастик на высоте, смотрит оттуда на океан. Это будет его судьба…

Месяц почти утонул, светились только два медных кончика. Будто сами по себе жили в темноте.

Кто-то подошел, стал рядом с Гришей.

— Я посылал за тобой матроса, да он не сыскал, — сказал Николай Константинович Гарцунов. — Я уж затревожился: не случилось ли чего.

«А вы его, матроса-то, отхлещите, как Вялого…» — чуть не вырвалось у Гриши. Но он только повел плечом.

— Что ты здесь делаешь? — помолчав, спросил Гарцунов.

— Стою…

— Да… Я вижу, у тебя несладко на душе, не так ли?

Гриша опять повел плечом. Гарцунов сказал с задавленным недовольством:

— Ты все-таки ответь… когда спрашивает командир.

— Я не знаю, что отвечать… Ну да, несладко… — и чуть не добавил: «Ну и что дальше?»

— Не знал я, что у тебя столь чувствительная натура… Видимо, я виноват: взявши в плавание, не уделял тебе должного внимания, мало беседовал с тобой… — скомканно выговорил Гарцунов. — Учту на будущее…

— Не надо… Николай Константинович… — Секунду назад Гриша не думал говорить такое, и вдруг вырвалось само собой.

— Что… не надо, Гриша?

— Учитывать это… будущее… Я ведь все равно не пойду в Корпус.

— Вот как? — помолчав, сказал командир брига.

Гриша то ли выдохнул «да», то ли просто вздохнул. Во рту с утра оставался еще слабый запах мяты.

— А позволь узнать, отчего такое решение? — вполголоса спросил Гарцунов.

— Я… не знаю, как сразу объяснить. От многого…

— Понимаю… Это многое накопилось и теперь превратилось в опасение. Ты признался вчера, что у тебя после шквала явился страх перед океаном… Но ведь это преодолимо. Сперва такое случается иногда и со взрослыми моряками, а потом приходит привычка. Главное в море — делать свое дело, и страх пропадает. И у тебя будет так же. Ты же не трус…

— Я про тот страх теперь и не думаю. Не в нем дело…

— Так в чем же?

— В том… что было сегодня, — через силу сказал Гриша.

Капитан помолчал, стараясь (или делая вид, что старается) со всей серьезностью проникнуть в Гришины слова. Наконец сказал:

— Ну… а что такого случилось сегодня? Наказали матроса, который совершил воровство. Это было необходимо. Кстати, заступились как раз за тебя. Ведь именно ты пострадал от этого шельмеца…

— Но я же просил не делать этого! Я не хотел… чтобы из-за меня…

— Мало ли что ты просил, голубчик. Дело не только в тебе… Не знаю, поймешь ли ты меня, но попробуй… Есть законы, которые регулируют отношения в разных сообществах. И в нашем, корабельном, тоже. А ежели прощать человеческие подлости, сообщество рассыплется…

— А вот так… с человеком поступать…

— Что? Говори…

— Тоже подлость… — выговорил Гриша, понимая, что может обрушить на себя командирский гнев.

Гнева не было. Гарцунов помолчал и сказал с печалью:

— С такими убеждениями, Булатов, вам следовало записаться в декабристы. Но вы опоздали почти на тридцать лет…

Гриша молчал, с натугой вспоминая, кто такие декабристы. Гарцунов проговорил уже иным тоном:

— Мне кажется, дело тут в другом. Гардемарин Невзоров недавно рассказал мне о вашем споре. Он объяснил тебе, что в Корпусе к кадетам применяют иногда те же меры воспитания, и ты будто бы испугался…

Гриша не сдержался, хмыкнул со злостью.

Гарцунов продолжал:

— Бояться не следует. При должном прилежании и поведении ты никогда не подвергнешься таким мерам…

— Невзоров ничего не понял, — устало сказал Гриша. Он смотрел, как медные рожки месяца прячутся за горизонт. Было душно, звезды сделались тусклыми.

— Так чего же не понял Невзоров? — с мягкой настойчивостью подтолкнул разговор капитан.

— Он подумал, что я боюсь за себя… Ну да, я за себя, только… не того, что станут бить… Уж как-нибудь стерпел бы, наплевать… Я испугался иного…

— Чего же?

— Того, что… — Гриша проглотил комок и будто шагнул за борт. — Что меня там сделают таким же, как вы…

— Я?! — как-то по-мальчишечьи удивился Гарцунов.

— Не вы один, а вообще… господа офицеры…

Он снова был готов к командирскому гневу, и снова гнева не было. Просто Гарцунов опять перешел на казенный тон:

— Чем же, Булатов, не угодили вам офицеры брига «Артемида»?

— Я не про бриг, а про всех… Не хочу, чтобы меня тоже научили… отдавать такие приказы, как сегодня…

— О-о-о… — протянул Николай Константинович. — Это уже глубокие суждения. Целая философия…

Гриша слышал о том, что такое философия. Доктор как-то объяснял в одной из бесед про ученых. Но сейчас Гриша приподнял плечи и сказал:

— Не знаю…

— При такой философии стать офицером во флоте или в армии, конечно же, невозможно. Командиром может быть лишь тот, кто умеет при необходимости подавить в себе жалость к подчиненным. И не только в случае, как сегодня, это как раз пустяк. Иногда приходится посылать на смерть сотни, а то и тысячи людей. А как иначе?… Иначе — поражение и бесчестие… Ты, по-моему, слышал в кают-компании разговор о командире фрегата «Рафаил»?