Фагоцит. Покой нам только снится - Андрей Величко

Антонов имел в виду специфическое советское изобретение – шестипроцентный налог на бездетность. Его удерживали со всех мужчин, у которых в паспорте в графе «дети» было пусто, и с замужних бездетных женщин. Одинокие под него не попадали, но, выйдя замуж, на следующий же день лишались этой привилегии. То есть по факту государство явно стимулировало женщин сначала родить, а только потом выходить замуж. А полтора года назад были внесены коррективы – женщинам при первом выходе замуж предоставлялась годовая налоговая пауза.

– Дэн Сяопин что говорил? – продолжал Антонов. – Все, что повышает благосостояние трудящихся, есть очередной шаг к социализму. Эти книжечки слегка повышают, так что уймись. Вера, вон, Таню уже покормила, уложила и ждет тебя, а ты тут со мной решаешь мировые проблемы.

В феврале Семичастный, ухмыляясь, сообщил мне, что в Москву прибыл большой друг Советского Союза, израильский коммунист товарищ Яков Гольдберг. Причем высказал он это именно мне, а не Антонову.

– Лечить-то, наверное, все равно будешь ты, – объяснил он.

– Вроде в материалах из будущего у него была другая фамилия. И разве в природе бывают израильские коммунисты?

– В природе бывает все. А ты хотел, чтобы он приехал по своему моссадовскому удостоверению? Если все получится хотя бы приблизительно так, как планировалось, можешь смело примерять майорские погоны.

– К ним казенный ватник будет? Портить костюм погонами неохота, у меня их всего два.

– Действительно, – сообразил Семичастный, – у тебя ведь даже офицерской формы нет. Моя недоработка, исправлю.

Как водится, я позвонил Ефремову:

– Еще один пациент. Мой, не сверху. Впрочем, не столько мой, сколько от Антонова.

– Кто он, или опять не по телефону?

– Да нет, тут никаких секретов. Обычный израильский шпион Яша Гольдберг. Имя настоящее, фамилия вымышленная.

– Ну и знакомые у вас! Хотя у меня таких нет, а посмотреть, наверное, будет интересно. Когда заедете?

– Завтра в половине десятого утра.

– Одеться, наверное, надо поприличнее?

– Да, пожалуй. Там, кроме него, будет и весьма привлекательная девушка. Почти как моя жена.

– Неужели настолько, что вы даже готовы сравнить ее с Верой?

– Я готов! – не удержался Антонов. – Вера красивее, но эта тоже ничего, особенно на ощупь.

Сказал он это, естественно, мысленно. Посвящать Ефремова в личные дела моего духовного брата мы не собирались.

Сеанс проходил на той самой конспиративной квартире рядом с Белорусским вокзалом, где Антонов с Нинелью занимались чем-то от меня тщательно скрытым, и я сильно подозревал, что они там не обсуждали творчество Бодлера или Байрона и даже не беседовали о новейших течениях в музыке.

Пациент оказался довольно обаятельным евреем лет сорока, но чрезвычайно худым и абсолютно невнушаемым. В общем, Ефремов делал пассы, Яков недоверчиво улыбался, я держал пациента за руку и якобы считал пульс. Сначала в виде Скворцова, для него объект был «седьмым». Потом в дело вступил Антонов, определив пациента как «девятого».

Ефремов, уловив мой еле заметный кивок, изрек:

– Диагноз более или менее ясен, нам надо посоветоваться.

Мы прошли на кухню, и Антонов объяснил:

– «Девятый» для меня, «седьмой» для Вити. Но тут другое плохо. Как он в той истории дотянул до семьдесят первого года, я не понимаю. Здесь ему осталось месяцев шесть, самое большее девять. И если пытаться перевести его в «десятые», он, скорее всего, тут и склеит ласты. Вылечить же «девятого» от белокровия чуть ли не в последней стадии у меня не получится, как и у Вити «седьмого».

– И что делать? – вздохнул Ефремов. – Предлагать ему рискнуть?

– Сначала мы по очереди попробуем как обычно. Первым я, потом Витя. Если удастся хоть временно поправить человеку самочувствие, то хорошо, повысится вероятность пережить перевод в «десятые». Ну, если нет, пусть сам решает, рисковать ему или помирать просто так, без риска.

– А на вашем здоровье не отразятся подряд два сеанса, сначала от одного лица, потом от другого?

– Не знаю, для того в коридоре и дежурят реаниматолог с ассистенткой, – хмыкнул я.

– И кстати, ассистентка вроде ничего, – просветил меня Антонов. – Если она начнет делать искусственное дыхание по методу «рот в рот», то пусть мне, а не тебе. Тебе нельзя, у тебя облико морале.

– А тебе, значит, присутствие Нинели не помешает?

– Да чем же? Поревнует маленько, ей полезно. Кстати, я понимаю, что пока еще суетиться рано. Но все же давай попробуем сделать так, чтобы она пережила две тысячи второй год. У меня уже появились мыслишки, как именно это сделать.

Вроде наше совместное воздействие немного помогло Якову, он сам это с некоторым удивлением подтвердил. Когда Ефремов уже вышел, а я еще нет, Нинель быстро поцеловала меня. Именно меня, а не Антонова, хотя она была и не в курсе такой тонкости. И шепнула «завтра вечером».

– Караул! – взволновался Антонов. – Любовницу прямо на глазах уводят!

– Могу сказать, что завтра ничего не получится, – съязвил я.

– Не сыпь мне соль на раны, изверг! И вообще, будь добр, исчезни минуты на три, дай нормально договориться с девушкой.

После сеанса лечения, уже вечером, я заехал на Кутузовский к Брежневу и отдал ему флешку с материалами по договору ОСВ-1 из истории Антонова. Сейчас Леня, узнав о своих тамошних успехах на ниве разрядки напряженности, решил их превзойти.

– Ты точно знаешь, что этот договор у вас не нанес вреда СССР? – в очередной раз спросил он.

– Откуда у меня точные знания? Но по здравому смыслу так. Договор предусматривал неувеличение имеющегося количества баллистических ракет и пусковых установок. С одной стороны, американцы и без всякого договора их особо увеличивать не собирались, зато мы планировали вводить в строй по сотне-другой ракет ежегодно. Вроде бы нам такой договор невыгоден, но тут есть и другая сторона, я о ней уже рассказывал Устинову. Что будет эффективней – один хороший танк или сорок плохих? Еще Владимир Ильич писал – «лучше меньше, да лучше». Сэкономленные средства можно будет направить на модернизацию имеющихся зарядов и их носителей, это принесет куда больше пользы. В общем, Леонид Ильич, не сомневайтесь. Вы, конечно, в той истории делали ошибки, никто от них не застрахован. Но договоры ОСВ, что первый, что второй, к ним никоим образом не относятся. Это одна из ваших общепризнанных заслуг.

Вообще-то репутация человека, для которого нет авторитетов и вообще чуть ли не антисоветчика, явно имеет свои преимущества, подумал я. На штатных льстецов Леня внимания почти не обращает – подумаешь, должности у них такие. Но зато когда петь дифирамбы начинаю я, ему это нравится. Тут, как, впрочем, и везде, главное – соблюсти меру и не переборщить. Поэтому я сделал слегка озабоченное лицо и изрек: