УТЕС ДРАКОНА. Палеофантастика русской эмиграции - Михаил Фоменко

Вы видели китайские шествия, когда тридцать-сорок человек несут на шестах извивающееся бумажное чудовище с саженной головой и парой горящих выкатившихся глаз? Так вот, всего в нескольких метрах ниже края выступа мой взгляд уперся в глаза очень похожей гадины, но настоящей, живой, тяжело храпевшей и обдававшей меня целыми волнами мерзостного смрада.

Вы всматривались когда-нибудь в глаза крокодила, в прямые узкие щелки его зрачков, полных пристальной холодной злобы и голодного коварства? — Увеличьте их в десять, может быть — в двадцать раз, до размера крупных тарелок, налейте переливающимся зелено-оранжевым огнем, и тогда, приблизительно, вы получите глаза той твари, которая жадно смотрела на меня снизу, вытянув вверх свою длинную косматую голову величиной в двухместный автомобиль…

К сожалению, мои пальцы сейчас не в силах владеть карандашом. Чтобы дать вам хоть смутное представление об этой голове, мне опять придется прибегнуть к сравнениям. Это было что-то среднее между мордой лошади, черепахи и бегемота. Я видел гигантское длинное косматое рыло, снова уширявшееся к тупому, точно обрубленному концу с двумя посаженными сверху и вывернутыми ноздрями. Под ними, по бокам — пара длинных, свешивающихся усов влажно блестела при луне. Мне бросился в глаза плоский широкий лоб, разрезанный пополам зубчатым гребнем, который обегал затем пилой по гибкой лебединой шее, могучей и толстой, как ствол пальмы в два обхвата. Ушей я не заметил, но там, где голова переходила в шею, на ней ерошилась густая щетинистая львиная грива. Самое тело чудовища, его общие очертания, я не мог разглядеть. Они терялись внизу, скрытые темной водой, из которой высовывалась лишь змееобразная шея, несшая громадную голову дракона.

Да, да, это был самый настоящий дракон, но скорее дракон японских, а не китайских художников, — с более вытянутой вперед, лошадиноподобной головой. Вероятно, есть и другие… Ведь не мог же человек, при всей своей фантазии, выдумать такое адское исчадие! Во всяком случае, я-то убедился теперь воочию, что первый художник, изображавший дракона, рисовал его с натуры и прекрасно схватил все характерные черты…

Дракон тоже увидел меня. Его зрачки засветились рубиновым огнем, зубчатый гребень, нервно заколыхавшись, встал торчком, зоб раздулся в громадный пузырь, а голова начала подавать в воздухе из стороны в сторону гибкими змеиными движениями, точно голова кобры, готовой к нападению. Он широко раскрыл пасть, обнажив ряд футовых серповидных клыков и, обдав нестерпимым смрадом, прянул прямо на меня.

Не моя воля, нет, — сам жизненный инстинкт заставил меня откатиться от обрыва. В тот же миг я услышал, как его страшные зубы щелкнули в воздухе, встретив пустоту, и пасть закрылась, точно бухнула тяжелая дверь, захлопнутая порывом ветра.

Мне некуда было бежать. Я забился в логово под скалу, дрожа каждым мускулом. Много раз за мою жизнь я смотрел смерти в глаза, но никогда еще она не вставала передо мной в таком омерзительном облике. Задыхаясь от зловония, стараясь не дышать, я каждую секунду ждал, что вот-вот из-за края скалы покажется вытянутое рыло этого доисторического гада, что в меня снова вопьются его леденящие рубиновые глаза.

Я слышал, как он тяжело храпит, сопит и возится у подножья утеса, как бурлит морская вода от его движений, как царапает о камень его костяная чешуя. Мне казалось, что этот шум становится все ближе, что камень крошится и осыпается под тяжестью его когтистых лап. Затем, точно сорвавшаяся с талей шхуна, исполинская туша ухнула обратно в воду. Меня обдал фонтан брызг, поднятый с падением, а уши резанул дикий рев зверя, — нет, скорее не рев, а высокий, пронзительный визг, полный боли, ярости и досады. Этот визг разбудил птиц, которые поднялись с резким гамом над моей головой и всей стаей метнулись прочь от своих гнезд.

Но неудача не остановила чудовища. Через несколько минут его шумная возня под утесом возобновилась с удвоенным усердием. Не было сомнений, что сначала учуяв, а потом увидев меня, дракон всячески старается теперь добраться по скалам до моего убежища…

Вы говорите, что я совсем седой? Еще бы! Думаю, я поседел именно тогда, в эту первую ночь. Ведь я еще не знал, что лап у них нет, что, на мое счастье, — впрочем, какое же это счастье, если я теперь умираю, — природа дала им только четыре больших плавника, вроде ласт моржей или тюленей. Но его ласты я рассмотрел уже позже. А всю первую ночь напролет я дрожал, прижавшись к стене своей пещерки, напряженно ловя каждый звук, шедший снизу. Я так и не посмел подползти к обрыву, чтобы еще раз на него взглянуть. Конечно, мне и в голову не приходило думать о какой-нибудь защите или борьбе. Я чувствовал себя таким ничтожеством, такой тлей перед этим исполином. Чем мог я с ним бороться? Тут нужны пушки и снаряды…

Так продолжалось до самого рассвета. На восходе храп и плеск у подножья наконец стихли. Окружавшее меня зловоние стало рассеиваться. Я подождал, пока встревоженные птицы вернулись в свои гнезда, и уже тогда только рискнул подползти к краю выступа. Дракона нигде не было. Только саланги носились со щебетом около обоих гротов, и на зеркале моря расплывалось вширь пахучее маслянистое пятно. Оно наглядно доказывало, что все, виденное ночью, не кошмар и не бред.

Я чувствовал смертельную усталость. Наступила реакция. О еде я не мог и думать; мне только страшно хотелось пить. Но, чтобы утолить жажду, надо было спуститься на несколько метров ниже. А вдруг дракон не уплыл и лишь притаился где-нибудь в бухточке у скал, подкарауливая, когда я сойду с выступа? Может быть, он даже скрылся в пещеру к салангам, под самым моим утесом.

Но жажда становилась все мучительнее и, подождав еще немного и собравшись с духом, я начал осторожно сползать к моему колодцу, не сводя глаз с моря. Все кругом оставалось тихим и спокойным. Тогда я осмелел и, все еще готовый при первой тревоге спасаться в пещерку, спустился еще ниже, к устричным камням. Добыв несколько раковин, я поспешно вернулся наверх.

Весь этот день прошел у меня в тяжелом полусне. Я вздрагивал при каждом шорохе. Как только я пытался закрыть глаза, мне снова мерещилась мерзкая голова чудовища, его глаза, его удушливое зловоние. Я не думал тогда о том, каким образом мог уцелеть до наших дней в безднах этого туманного теплого моря потомок вымерших ящеров. Я только ждал, замирая от страха и отвращения, появится ли он снова вблизи утеса.

Бежать