Друг. Любовник. Муж - Александра Седова

голову схвачусь? Может просто позлить хотел? Из-за того что денег не дала.

Стою перед железной дверью и духу не хватает постучать, надписи на стене разглядываю, которые я ещё много лет назад маркером писала. И запах в подъезде все тот же, воняет ссаниной и перегаром. На двери застаревшие царапины и вмятины, еще с того раза, когда отчим ключи забыл и пьяный ломился. Резко выдыхаю и стучу. Чем быстрее я это сделаю, тем быстрее это закончится.

Мама дверь открывает. Суетится, подсказывает куда обувь поставить, как будто я сама не знаю. На кухню зовёт. Светится вся, от радости и нежности, оттого что меня видит. А я на лицо её смотреть не могу. Каждый шрам, как ножом по сердцу. Лицо все в шрамах, места живого нет. Губы шитые-перешитые. Врачи собирали её тогда как Франкенштейна, по частям. А глаза все такие же. Добрые. Ласковые. Родные. Печенье берет и радуется как ребёнок, тому что это я для неё купила. В вазу высыпает, на стол ставит. А на столе салат мой любимый, с курицей и ананасами. Колбаса нарезанная и котлеты, тоже мои любимые, с кинзой и чесноком. Сажусь на стул. Даже поздороваться не могу, ком в горле стоит. Слезы душат. Выть хочется. На себя злюсь, за то что ни разу за это время ей ничего не покупала. Хотя возможность есть. На печенье это смотрю, мысленно себя матом покрываю.

— Кирочка, ты кушай. — говорит ласково, взволнованно. Тарелку ко мне пододвигает и светится вся, как будто праздник сегодня.

А мне кусок в горло не лезет. Все думаю сколько она денег на продукты потратила, чтобы это приготовить. И есть у неё вообще деньги? Может это последние были. Встаю и к холодильнику иду, дверцу открываю. А он отключен. Шнур из розетки выдернут и сверху лежит. Внутри темно и пусто. И кричать хочется, и в ноги ей падать, прощение просить за то что совсем про неё забыла.

— Кирочка, чего ты не кушаешь? — спрашивает. — Ах, ты же наверное фигуру бережёшь! — руками взмахивает, волнуется. — У тебя же работа такая ответственная! А я, дура, и не подумала, представляешь. Надо было без майонеза салат делать. — суетливо бежит к чайнику, воду из под крана заливает. — Ничего, мы сейчас с тобой чай пить будем. Чай то тебе можно? — спрашивает и в глаза заглядывает. Переживает, как школьница на экзамене.

И хочется сказать ей что я ем все, могу себе позволить хоть быка в сбитых сливках, и что котлеты с салатом у неё самые лучшие. Но не могу. Молча киваю.

Мама чай наливает, ставит передо мной кружку, ещё мою детскую, с объёмным Микки Маусом. Сама напротив садится, тоже с чаем. Печенье берет, откусывает, восторженно причмокивает.

Я беру печенье, подношу к губам, и чувствую как от него плесенью несёт. В руках держать противно, не то что есть. Опять в магазине просрочку впихнули. Кладу его обратно в вазу, смотрю на нее, а она с удовольствием ест, нахваливает его, как лучшее блюдо Мишленовского ресторана. Понимаю, что это потому что Я его привезла.

— Зачем звала. — спрашиваю.

— Кирочка, я поговорить с тобой хочу. — отвечает, салфетку в руках мнет. — Меня с работы уволили, сокращения, ты понимаешь…

— Деньги нужны? — спрашиваю. Не хочу растягивать разговор.

— Нет, что ты! — почему-то пугается. — Я же знаю как тебе трудно. Ты же все сама, и квартиру и одежду… Я о другом хочу поговорить. Не могу я больше в городе. Хочу квартиру продать и в деревне домик купить. Буду овощи выращивать. Может, цветочками заниматься. Как ты на это смотришь?

— Это твое дело, почему меня спрашиваешь?

— Ну как же? — удивляется. — Это ведь и твоя квартира тоже. Я подумала, может ты захочешь её оставить, как память о папе.

— В этой квартире ничего от папы не осталось. — говорю и слышу что голос срывается. — Каждый сантиметр несёт только этим алкашом, насилием и страхом! — понимаю что слезы из глаз катятся. Не хочу плакать, но ничего не могу с собой поделать. Будто снова в прошлое вернулась. Снова сижу на этой кухне, и кажется что отчим вот-вот войдёт. Схватит что по тяжелее и начнёт её избивать. Страх лютым морозом под кожей разливается. Кажется что до сих пор ото всюду кровью пахнет и перегаром.

Мама встает со стула, ко мне бежит, обнимает крепко, к груди своей прижимает. Чувствую материнское тепло, запах её, ни с чем не сравнимый, такой родной, такой теплый, самый лучший на свете. Вырываюсь резко, её отталкиваю и со стула встаю. Обнимать меня нужно было раньше. Когда я слезами захлёбывалась от страха, когда в истерике билась от ужаса, когда навзрыд кричала, умоляла, чтобы она его выгнала. А сейчас уже поздно. Сейчас я в жалости не нуждаюсь. Бегу к выходу, словно ошпаренная, судорожно обуваюсь. Мама рядом, глаза слезами наполняются, рот руками прижимает. На лице горе и отчаяние.

— Квартиру продавай. — говорю. — Я не против. Деньги буду каждый месяц переводить.

Выбегаю из квартиры и несусь сломя голову, противные слезы по щекам размазываю.

Максим хотел поужинать со мной в ресторане. Но я наотрез отказалась. Все никак не могу отойти от поездки к маме. Не до ресторанов. Мне бы спокойно в своей квартире в одеяло закутаться, заснуть в своём убежище, чтобы скорее новый день наступил. Чтобы все прошлое сгорело ночью, вместе с датой на календаре. Но я обещала с ним встретиться. А слово привыкла держать.

Максим привёз меня к себе домой. Квартира большая, трёхкомнатная, в новом элитном жилом комплексе с охраной и шлагбаумом, в самом центре нашего города. Из окна видно центральную площадь, небольшую асфальтированную территорию на которой зимой ставят новогоднюю ёлку. А летом утраивают ярмарки, заполняя площадь прилавками. Смотрю в окно, на свет уличных фонарей и на дома в дали. Совсем не интересно его жил площадь разглядывать. Итак ясно, что все здесь дорого-богато. И ремонт и техника. Даже шторы тёмные, дорогие, из плотной ткани, с позолоченными держателями.

— Ты подумала над моим предложением? — спрашивает. Сзади подходит, за талию обнимает.

— Я согласна. — говорю. Стараюсь чтобы голос звучал радостно. А сама слезы держу, чтобы не расплакаться. Чувство, что сама себя на каторгу загоняю, в изгнание, где нет места чувствам и радости. Только график.

— Я знал, что ты примешь правильное решение. — говорит и дышит как-то странно, с придыханием. — Я договорюсь, нас распишут на следующей неделе.

Куда торопиться? Не понимаю! До следующей недели рукой подать! Страшно. Мне. А