Мадам Хаят - Ахмет Алтан

Она уходила обиженной, сказав лишь: «Подумай хорошенько». «Я подумаю», — ответил я. На самом деле она была права, я тоже начинал уставать. У меня никогда не будет такой богатой жизни, как раньше, но я тосковал о жизни, в которой мои руки не потели бы от страха, когда я редактирую статью. Безмятежность, которую обещало место, где рассвет не является временем арестов, меня очень привлекала, но я не мог решиться. Я также осознавал, что приближается время, когда мне придется принять решение. Но я не мог.

— Я не принимаю важных решений, — как-то сказала мадам Хаят, — я принимаю только мелкие. Маленькие решения делают меня счастливой.

— Близится время, когда всем придется принять важное решение, — сказал я.

— Будем надеяться, что для нас это время не придет.

После того как я отвез Сылу, я вернулся к себе в комнату. Вышел на балкон. Посмотрел на улицу. Толпа поредела. С каждым днем улица становилась все более малолюдной. Люди сидели по домам. Рестораны стояли полупустые.

На следующий день я пошел на занятия, и в столовой было очень многолюдно. Мадам Нермин пришла выпить чаю, как королева, навещающая своих подданных. Она приходила иногда, и все студенты собирались вокруг нее. Разговаривая с ней за пределами класса, все ощущали свою привилегированность. Хотя она не была красивой женщиной, она обладала лучезарной дерзостью, самоуверенностью, иногда переходящей в высокомерие. Она обладала несокрушимым достоинством мастера своего дела, и это всех впечатляло. Она говорила немного свысока, так уверенно и так доходчиво, что казалось, будто литература существует для того, чтобы мадам Нермин могла говорить о ней. Полагаю, у всех студентов мужского пола имелись фантазии, связанные с ней, и она обожала провоцировать эти фантазии с недосягаемого расстояния.

Когда я вошел, все смеялись над ее шуткой, которую я не расслышал. В этот момент толпа зашевелилась, вбежал какой-то парнишка и сказал: «Полиция здесь». Мадам Нермин состроила такую гримасу, словно увидела что-то уродливое. Встала. «Пойдемте посмотрим», — сказала она.

Мадам Нермин шла впереди в красных туфлях, а ученики следовали за ней. Мы все вышли во двор. Там стояли два полицейских автобуса. Студенты из других корпусов глазели на них. Мы выстроились за мадам Нермин. Она обратилась к офицеру с рацией, стоящему впереди:

— Что происходит, господин полицейский?

Казалось, она впервые в жизни разговаривала с полицией.

— Вы кто такая? — спросил офицер.

— Я профессор литературы.

Мужчина осмотрел мадам Нермин с головы до ног и долго разглядывал ее красные туфли.

— Профессор, да?

— Что происходит, господин полицейский? — повторила мадам Нермин.

— Поступил донос. Группа студентов развернула транспаранты, мы намерены провести задержания.

В толпе студентов раздались недовольные возгласы. Полиция тоже выстроилась рядами. Мы стояли лицом к лицу, как две армии. Перед атакой мы топали ногами, как стадо бизонов.

— У вас есть разрешение на вход в университет?

Мужчина покачал головой, словно говоря: «Что за блажь».

— Разрешение не нужно, есть донос.

— Вы не можете войти.

— Мадам профессор, не мешайте мне выполнять свой долг… Не заставляйте меня принимать меры против вас.

— Если ваша обязанность — забрать детей, то моя обязанность — защитить их. Вы не можете войти.

Студенты и полиция начали толкаться. Нас было больше, чем полицейских. Присутствие мадам Нермин ободрило всех. Мы поняли, что офицер боится, как бы инцидент не перерос в массовый конфликт, и отношение мадам Нермин его напугало. В эти дни было непонятно, кто есть кто, а поскольку она так уверенно выступила против, у нее вполне мог оказаться знакомый или родственник «наверху». Полицейский не думал, что обычная училка решится противостоять ему.

Он попытал счастья в последний раз:

— Они раскрыли транспарант с надписями. Не защищайте преступников.

— Кто преступник, это не вам решать. Вы вторглись в университет. Мы воспитываем здесь детей, чтобы они могли свободно выражать свое мнение.

— Мадам профессор, вы усложняете мне работу.

— Вы также усложняете мне работу. Теперь, пожалуйста, уходите, детям пора вернуться к занятиям.

В конце концов начальник полиции приказал своим людям садиться в автобусы. Весь кампус свистел, смеялся и кричал, когда автобусы уезжали. Мадам Нермин развернулась и пошла, толпа расступалась перед ней с великим восхищением. Кто-то крикнул: «Аве Цезарь!», когда мадам Нермин проходила мимо. Крики «Аве Цезарь» распространялись волнами, весь кампус ревел как римский легион, скандируя приветствие. По каким-то причинам администрация вуза не вышла. Мадам Нермин с самодовольной улыбкой сказала: «Клоунада, чистой воды клоунада» и вошла в одну из аудиторий. Но студенты не унимались, празднуя великую победу. Я ликовал вместе с ними, но также знал, что мадам Нермин заставят заплатить за эту победу, и я боялся за нее. Полицейские придут снова.

Студенты в большинстве своем не были так же хорошо осведомлены о происходящем, как я. Я знал — благодаря журналу. Там у нас был раздел, публикующий выдержки из протоколов судебных заседаний.

Адвокат был арестован за «попытку оправдаться на суде». Бизнесмена задержали на девять месяцев, но ни ему, ни его адвокатам не сказали, по какой причине он находится под арестом, заявив, что «есть приказ о неразглашении». Писатель был приговорен к пожизненному заключению за «создание абстрактной опасности» своими произведениями.

Люди смотрели на все это не реагируя.

Как сказал Оден, которого мы изучали на уроках современной английской поэзии:

Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,

Но для него это не было смертельной неудачей, —

Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоно

Воды, а изящный корабль, с которого не могли

Не видеть, как мальчик падает с небосклона,

Был занят плаваньем,

Всё дальше уплывал от земли[6].

Люди смотрели на ребенка, упавшего с неба, и возвращались в свое море, где им предстояло спокойное плавание.

Я увидел падающего мальчика и уже не мог вернуться в море, где буду спокойно плыть. Образ этого мальчика не покидал меня, поселился во мне, стал частью моей жизни.

То, что я пережил, увидел и узнал, порой становилось таким тяжким бременем, что я чувствовал себя усталым стариком. Я не мог понять ни того, что делают люди, ни молчания общества, я не мог до конца осознать, что происходит. Иногда это настолько утомляло меня, что я начинал подозревать у себя какую-то болезнь. В то время я ходил в библиотеку и читал романы. Пока я читал, свет мира менялся, люди и события обретали четкость и ясность, я мог наблюдать за миром и прикасаться к людям в романах, и чтобы никто не смотрел