Выше ноги от земли - Михаил Турбин

не ночь, она бы не пришла. Илья ответил, что младенец плачет, что кончилось молоко. Он успокоил, что сейчас его накормит. Ольга услышала слово «смесь» и ушла. Ей не понравилось это слово. Илье оно тоже не нравилось, но еще больше его разозлило, когда в его распаренное лицо дыхнули холодком осуждения. Он с удовольствием запер за Ольгой дверь.

Чайник щелкнул. Ваня замолк. Илья подошел к сыну. Ванины глаза, ничего не видящие, ничего не понимающие, беспомощно глядели на нечто невидимое под потолком. Как будто в этом невидимом была надежда. Веки его моргнули, и Ваня опомнился. Снова раздался крик. Илья вернулся на кухню, помыл бутылочку, облил ее кипятком.

– Чем помочь? – прошептала Саша.

Сквозь дрему она спрашивала, какую он купил смесь и как ее нужно готовить.

– У нас есть вода?

– Вода?

– Да, вода. Холодная вода!

Он накинул пальто.

– Ты куда?..

– Не засыпай!

Дверь Илья не закрыл. Опять сбежал по лестнице. В круглосуточном на кассе была очередь. Подростки покупали пиво. Илья хрустел бутылкой воды, пока они препирались с продавщицей.

– Паспорт есть?

– Забыли, – театрально басил самый высокий.

– Тогда пиво не могу продать.

– Да мне есть восемнадцать!

– Чё, не видно? – хрипели другие.

– Не могу.

– Да ладно вам!

Длинный обернулся на Илью и, решив, что ему можно дать не только восемнадцать, но и все шестьдесят, попросил:

– Слышь, купи пива.

– Я очень спешу!

– Вот и купи, чтобы все успели, – заржали те, что помельче.

Илья протиснулся через стаю, поставил среди пивных банок бутылку с водой. Продавщица пробила и воду, и пиво. Илья сгреб все в охапку.

– Э! Куда? – заволновался длинный.

– Домой.

– А пиво как?

– Вот попробую и скажу. А тебе еще рано, – ответил Илья и вышел из магазина.

Он вернулся домой. Разбавил кипяток купленной водой. Закинул в банку детский порошок, закрутил, взболтал. Ваня кричал, словно пытался голосом ощупать мир вокруг. Илья надел на бутылочку соску. Посмотрел на свет. Капнул на запястье. Не горячо, решил Илья. Не холодно. Не чувствую. Не чувствую ничего.

Он забрал у Саши сына. Дал ему бутылочку. Ну что же, ешь. Приятного аппетита! Первые капли попали в рот. Ешь, ну же. Ваня выплюнул соску. Потом снова приладился к ней. Как тихо…

– Ест! – воскликнул Илья.

Саша, успев накрыть ноги пледом, вырубилась на диване.

– Ешь, мой хороший. – Илья понял, что плачет. Он решил, что это слезы радости.

Ваня быстро наглотался смеси и заснул на руках. Илья сел с ним в кресло. Одной рукой сорвал чеку с пивной банки и выпил залпом. Он отер слезы. Конечно, это слезы радости. Какие же еще?

– Я вчера рано заснула… – Саша прошла на кухню. – О-о-о! Сиськи сейчас взорвутся!

– Надеюсь, ты выспалась.

– Так и есть, – ответила она. – Как Ваня?

– Спроси у него.

– Ты что, обиделся? Ой, блин, больно-то как…

Она сцедила молоко. Заварила кофе.

– Я просто очень устала, – сказала она. – Ты должен понять.

– Ты нужна нам здоровой, – ответил Илья.

Саша кивнула и, отвернувшись, улыбнулась себе. Она почувствовала большое облегчение и признательность за то, что ее ни в чем не винили. В комнате стало больше воздуха и света.

– Как Ваня?

– Спит. Что мы будем делать во время моих ночных смен в больнице?

Саша задумалась. У нее не было ответа, и она не хотела сейчас думать об этом. Тем более вопрос был поставлен как-то странно. Кто эти «мы»?

– Кого ты имеешь в виду под этим «мы»?

– Я имею в виду нашу семью. Завтра у меня дежурство. Ты примешь снотворное…

– Разберемся.

– Я хочу разобраться сейчас, а не когда будет поздно. Ты примешь снотворное, он будет орать всю ночь, а ты даже не услышишь.

– Дай попить кофе.

– Я переживаю.

– Переживай, пожалуйста, чуть подальше от меня. Я попью кофе, и мы все решим.

– Тебе нельзя кофе.

Саша шарахнула чашкой об стол и разбудила Ваню. Бронзовая струйка побежала по столу, залитому светом.

– Ну что? Ну что ты хочешь услышать? Я не знаю, что делать!

Она пошла успокаивать плач. Тяжело прошагала к кроватке Вани. В ней опять просыпалась ненависть за то, что она ничего не может сделать, за то, что ее опять не понимают, упрекают, требуют, за то, что солнце зашло в тучу.

Ваня дергал лапками, как личинка жука. И его крик, его шевеление вдруг вызвали в Саше омерзение. Она встала у кроватки и наблюдала за ним. Потом взяла, как берут самое дорогое, прижала к груди и стала качать.

– Боже, какой он красивый! – сказала она Илье. – Как белый полинявший таракан. Как личинка жука. Как же я его люблю!

Илья поднялся. Он подошел к ним и обнял. Она увидела его воспаленные глаза, поняла его усталость.

– Научишь разводить ему смеси?

– Научу.

– Обещаю, когда ты будешь на дежурстве, он не будет плакать, – сказала Саша. – И ты не плачь. Ты стал такой сентиментальный. – Илья устало улыбнулся. – Ей-богу, как нервная старушка.

18

В приемном покое было шумно. По проходу с азартным спором проталкивалась орава цыган. В авангарде вились дети: девчушка в шерстяном взвихренном в дым платке и мальчик, только-только научившийся бегать. Цыганские дети были красивы: быстрые глазки на печеных лицах, гнезда густо-бурых волос, звонкие улыбки. Девочка запрыгнула на край жестяной лавки и состроила рожицу. Ее маленький брат, от силы лет двух, схватившись за угол скамьи, переступал с ножки на ножку и смеялся с визгом, без обиды. Ему было не взобраться к сестре. За детьми двигался их пастух – парень в безразмерной кожанке, стянутой кушаком. Он подхватил мальца и поднял его над собой. Птенец, очутившись выше сестры, защебетал от удовольствия.

Позади всех, электризуя пространство, плыли три гигантские медузы – полнотелые цыганки в длинных мерцающих юбках. Прочие прятали от них глаза, обнимали сумки – плывите, плывите мимо! Но Илье эти женщины были симпатичны, он не чувствовал от них угрозы.

Проходя мимо, одна цыганка остановилась. Это была уже старая женщина с нетвердым шагом, и, когда она неожиданно замедлилась, ее спутницы тоже застыли в проходе. Цыганка отогнала их неприметным движением руки.

Она села напротив Ильи. Высокий чистый лоб, две седые пряди, бегущие мерзлыми ручьями от пробора к вискам, глаза, как ржавая зимняя рябина. Руднев ждал, что цыганка заговорит. Но она лишь смотрела своим пустым долгим взглядом.

– Вы что-то хотели? – спросил он первым.

Цыганка затрясла головой.

– Извини, сынок, обозналась, – сказала она неожиданно ласково. Но ласка эта горчила тревогой. И глаза ее рябиновые медленно закатились под