Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко

последний раз в своей жизни видел, как много людей сразу, от мала до велика, азартно играют в русскую лапту. Видимо, это был праздник 1 Мая, и всё село высыпало на не застроенную жилыми домиками часть песчаной косы на Летнике в том месте, где протока Вилюйка разделяется на две широкие материнские протоки: та, что с левой руки – это Малый Вилюй, а с правой – уже Большой Вилюй. На широком плёсе, образованном при слиянии всех этих трёх проток, ещё плавали огромные толстые льдины, а на чистой воде между ними плавало множество самых разных морских птиц – от печальноголосых чаек, до проворных нырков. На противоположном берегу Вилюйки, который представлял собой тоже длинную песчаную косу, отделявшую эту протоку от океана, хаотически громоздились друг на друга поистине гигантские глыбы торосистого льда, заброшенного туда зимой океанским прибоем. Первыми затеяли игру, конечно, вездесущие пацаны. Но вскоре их потеснили молодые парни, подзадоренные девчатами и женщинами, а вслед за ними в азартную забаву включились и семейные в основном мужики. В селе жили люди самых разных национальностей, практически со всех концов нашей большой страны – и русские, и украинцы, и татары, были и башкиры, и чуваши, и мордва, и даже рыбаки казацкого рода с Дона и Волги, и поморы с Беломорья. Но в русскую лапту играли тут все с одинаковым удовольствием и задором. Тогда на северах все люди жили дружно, работали не жалея сил и веселились от души. Удивительно, но и сегодня стоит перед глазами эта картинка как живая: неугомонный гогот неисчислимых стай чёрных, белых, пёстрых морских птиц среди плавающих в протоках огромных льдин, и не менее шумное веселье на обсохшей на весеннем солнце песчаной косе чуть ли не всех поголовно односельчан. Оговорюсь с сожалением: больше таких массовых весёлых игрищ уже не было в этом удалённом от более цивилизованных мест рыбацком селе, стоявшем в ту пору на самом берегу Тихого океана. И в лапту после того памятного дня уже играла только сельская подростковая пацанва. По крайней мере, как я помню, во все военные годы. Как и не было столько и сразу вместе здесь молодых парней…

А вот другой косвенный признак привязки именно к лету 41-го года. Видимо, дело было уже в начале лета, где-то в середине июня, не раньше. Никогда до этого дня, ни после него, я больше не видел одновременно столь много рыбы в нашей маленькой Вилюйке. С предвечерним приливом лосось буквально сплошным валом пошёл с океана в эту протоку. Над поверхностью воды были видны спинные плавники и даже перья хвостов множества рыбин, видимо, вытесняемых с нижних «этажей» другими рыбьими косяками. Кто-то из взрослых метнул как копьё в середину протоки длинную палку, и она там встала вертикально в гуще рыбьих плавников и хвостов и вместе с ними стала двигаться дальше по протоке, вытекающей к океану из развилки проток Малого и Большого Вилюев. Мы, сельская детвора, воспользовавшись тёплым солнечным днём, с утра уже загорали на горячем песке, наплескавшись вволю в оставшихся с предрассветного отлива в тёплых лужица-озерцах. Теперь эти хорошо прогретые за день своеобразные нерукотворные ванны снова быстро исчезали под приливной водой, ещё довольно холодной в начале лета, и мы, пацанва, лишь в трусиках и в майках, крутились как мошкара среди рыбаков, тянувших закидной невод по обоим берегам от устья протоки к её развилке. Разумеется, охваченные общим промысловым азартом, мы пытались помочь взрослым, но, конечно же, только мешали им в этой такой нелёгкой работе. Помню, как сейчас, отец в непромокаемой куртке и в тяжёлых рыбацких сапогах, перекинув толстый канат через плечи, как и его товарищи по рыбацкому делу, натужно тянет огрузневший невод, тяжело ступая по песку, а я прыгаю рядом и всё пытаюсь тоже ухватиться за этот толстенный, мокрый и колючий канат. В конце концов, видимо, отцу моё этакое «воспомогание» уже основательно надоедает, и он, оставив на минутку неводной канат, тут же хватает, смеясь, меня под мышки и с головой окунает в приглубую у берега протоку. Я вылетаю из холодной воды, как ошпаренный, а отец весело смеётся и награждает лёгким шлепком ладони по моему мокрому заду.

Больше никогда я не видел таких крупных уловов на этой протоке. Видимо, и рыбы стало меньше, да и мужское население как-то незаметно поубавилось. Рыбу здесь ловили и все годы войны. Правда, уже на противоположном берегу протоки, поближе к Большому Вилюю. Но уже небольшими закидными неводами, на которых работали практически одни женщины. Там же был сооружён небольшой засольный цех, где работала в войну и моя мама. Рыбы заготавливали здесь совсем мало, большую часть её, в свежем и солёном виде, забирали матросы 77-й береговой батареи, меньшая часть шла на нужды населения рыбацкого посёлка. А нужды эти, особенно в годы войны, были немаленькие. В селе находились и детский сад-ясли, и начальная школа-четырёхлетка, и клуб с библиотекой, и почта, и медпункт, и магазин смешанных товаров, и животноводческая ферма, и на всех этих объектах, по сути социальной сферы, работали люди, как правило, с мизерной зарплатой. Было много и пожилых людей, которые в основном перебивались небольшими доходами от внутриколхозных работ, то бишь на заготовке дров, на сенокосе или на каком-либо мелком и случайном ремонте-строительстве. По правде сказать, среди жителей села было всего три-четыре десятка человек, которые имели относительно приличный и стабильный заработок: это были рыбаки морского промысла, в составе бригад ставных неводов и экипажей тресколовных мотоботов-кавасаки. Так, например, мой отец, работавший бригадиром ставного невода на острове Старичок, в конце промыслового сезона обычно отоваривал заработанные продуктовые «рулоны», этакие своеобразные карточки-талоны, скатанные в рулончики и бывшие здесь в ту пору в ходу, трансформируя их в такое количество мешков и других упаковок с мукой, крупой, сахаром, жирами и прочими необходимыми продуктами питания, которые могли бы вместиться не в каждый приличный теперешний автомобиль-грузовик. А к весне от всего этого изобилия практически ничего уже не оставалось, и мама пекла вместо обычного хлеба нечто похожее на какие-то студенистые лепёшки-пироги из сырой картошки, прокрученной через мясорубку, и смешанной с остатками гречневой крупы, предварительно тщательно перетолчённой. И это мне особенно запомнилось из моего военного детства. Конечно, нам бы всего заработанного отцом с лихвой хватило, однако не все в нашем селе в те годы могли иметь подобные запасы продовольствия, и мама с отцом всю зиму щедро делились с соседями, которым зимой приходилось порой очень уж туго. Поэтому в