Северный флот. Единственная правдивая история легендарной группы. Вещание из Судного дня - Денис Ступников

Александр Леонтьев:

В театре самое главное – не допустить этого колхоза, разрушения мифа, который на протяжении двух часов с перерывом на антракт все создают на сцене. Малейшая бытовуха может разрушить эту зыбкую гармонию. Так страшно лажануть, что я постоянно пытаюсь зарекаться: все, хватит, завязываю. Но мне сложно найти замену, дублера у меня нет. Поэтому я все играю, но, честно говоря, уже хочется все это закончить.

Однако самый трепетный момент, который не меняется со времени Михиной смерти, – это когда при исполнении финальной песни «На краю» Роберт Остролуцкий начинает, а Мишка в записи подхватывает. В это время я всегда стою за сценой, сбросив наушники, потому что это трепетный миг, момент истины. И всегда ты слышишь зал, встающий со своих мест и хлопающий. Наверное, ради этого момента спектакль сейчас и играется.

Конечно, и отдельно от этой ситуации я ничуть не умаляю художественной ценности постановки. Это уникальный случай, когда столько хорошей музыки в одном спектакле. Даже в таких легендарных постановках, как «Юнона и Авось», есть буквально 3–4 хита. Но здесь я не ошибусь, если скажу, что их полтора десятка – «Новая Пирожковая», «На краю», не говоря уже о «Счастье» или «Добрые люди».

Александр Куликов:

Когда я впервые приехал на театральную репетицию, было ощущение огромного механизма. Я даже не сразу понял, что это огромная машина, где все делают одно дело: актеры, гримеры, врачи-фонитры, светорежиссеры, звукорежиссеры. Ты понимаешь, что каждый человек – это винтик, который если раскрутится, то механизм будет уже не так слаженно работать.

Александр Щиголев:

Репетиции медленные. Очень медленные. В рок-н-ролле ты быстро отчекался и сидишь. А здесь постоянные прогоны, потом у тебя час, чтобы отдохнуть, а затем спектакль. Ты играешь песню, после которой идет монолог, и эта песня должна быть как маленький концерт. Поначалу режиссер делал замечания за то, что мы отвлекаемся от действия. Нельзя ковыряться в носу. Нельзя пить воду. Вообще много чего нельзя, потому что ты сидишь по центру и тебя прекрасно видно из зала. Мы – тоже актеры и тоже играем определенные роли. И как бы тебе ни хотелось поболтать с басистом, будь добр, четыре часа держи себя в руках.

Александр Леонтьев:

Надо же понимать, что песня «Добрые люди» вообще отношения к Горшку не имеет. Помню, ехали мы с ним как-то по Питеру на машине, и он мне поставил только записанную эту вещь, спросив мое мнение. Я ответил: «Честно говоря, по композиторскому почерку на тебя не похоже, больше похоже на Лешку». Он ответил: «Да, ты угадал, это Лешка написал». Ну, я же с Лешкой работал, и ходил на «Кукров», и слушал альбомы. Есть же почерк у человека.

Например, наш клавишник Пашка четко опознает мой почерк, видя те характерные особенности, о которых даже я не знаю. «Добрые люди» концептуально схожи в нашем сете и по ощущению, и по темпу с такими песнями, как «Надвигается Северный Флот» или «Красные реки». Плюс она несколько мизантропична. Песня же «Счастье», которую мы тоже периодически вставляем в свои концерты, разряжает впечатление от большинства наших композиций, написанных в миноре. Поэтому мы ее играем либо в начале биса, либо перед бисом, чтобы дать свежий воздух позитива. Она добрая, теплая, ламповая, светлая песня.

Александр Леонтьев:

Было очень волнительно. Плюс мы играли специальный третий акт, репетируя для него избранные песни «Короля и Шута» в акустике и с хором. Надо было в сжатые сроки с людьми все это спеть. Я считаю, что, может быть, не на 100 %, но на 90 % нам это удалось. Все это прозвучало и выглядело хорошо, душещипательно, объединяюще. Акустика оставила после довольно мрачного спектакля светлое ощущение.