Вальс на прощание - Милан Кундера

Они сидели в креслах друг против друга, между ними был маленький столик. И Якуб видел, как Ольга наклоняется к нему через столик, и слышал ее голос:

— Я хотела бы поцеловать тебя. Возможно ли, мы так давно знаем друг друга и еще ни разу не поцеловались?

На лице у Камилы, пробравшейся к мужу в артистическую, была напряженная улыбка, на душе — тревога. Она ужасалась при мысли, что придется взглянуть в реальное лицо его любовницы. Но никакой любовницы там не было. Хотя там и сновало несколько девушек, клянчивших у Климы автограф, она поняла (глаз у нее был наметанный), что ни одна из них не знает его лично.

И все-таки она была уверена, что любовница наверняка где-то здесь. Она определила это по лицу Климы, бледному и растерянному. Он улыбался своей жене так же неестественно, как и она — ему.

С поклонами представились ей доктор Шкрета, аптекарь и еще несколько человек, по всей вероятности врачей и их жен. Кто-то предложил пойти в единственный местный ночной бар, расположенный напротив. Клима стал возражать, ссылаясь на усталость. У пани Климовой мелькнула мысль, что любовница ждет в баре, и потому Клима отказывается идти туда. Но поскольку несчастье притягивало ее как магнит, она попросила его доставить ей удовольствие и перебороть усталость.

Однако и в баре не было женщины, какую она могла бы заподозрить в связи с ним. Они сели за большой стол. Доктор Шкрета был многословен и расточал Климе комплименты. Аптекарь был полон робкого счастья, не склонного высказываться. Пани Климова старалась быть оживленно говорливой и общительной.

— Пан доктор, вы меня потрясли, — говорила она Шкрете, — и вы тоже, пан аптекарь. И вся атмосфера была искренней, веселой, беззаботной, в тысячу раз лучше, чем на концертах в столице.

Даже не глядя на мужа, она ни на миг не переставала следить за ним. Она чувствовала, с каким величайшим напряжением он скрывает свою нервозность и изредка старается вставить словечко, чтобы незаметно было, что он думает совсем о другом. Ей было ясно, что она в чем-то помешала ему, причем в чем-то значительном. Если бы дело касалось обычной авантюры (Клима постоянно клялся ей, что не способен влюбиться ни в одну женщину), он не впал бы в такую глубокую ипохондрию. И даже не увидев его любовницы, она не сомневалась, что видит его влюбленность (влюбленность мучительную и отчаянную), и это зрелище было для нее еще более невыносимым.

— Что с вами, пан Клима? — неожиданно спросил аптекарь, который был чем скромнее, тем любезнее и внимательнее.

— Ничего, ничего, я в полном порядке, — испугался Клима. — Голова немного болит.

— Не угодно ли таблетку?

— Нет, нет, — покачал головой трубач. — Но простите меня, если мы все-таки покинем вас чуть раньше, Я в самом деле ужасно устал.

Как получилось, что у нее наконец хватило смелости?

Уже в ту минуту, как она подсела к Якубу в винном погребке, он показался ей не таким, как обычно. Был замкнут, хотя и приветлив, рассеян, хотя и уступчиво послушен, его мысли где-то витали, хотя он и исполнял все ее желания. Именно его рассеянность (она приписывала ее его скорому отъезду) была ей приятна: она бросала слова в его отсутствующее лицо, словно стремила их в такую даль, где ее было не слышно. Поэтому она могла говорить то, чего не говорила ему никогда.

Сейчас, когда она предложила ему поцеловаться, ей показалось, что она встревожила его и напугала. Но и это не остановило ее, напротив, это было ей тоже приятно: наконец-то она почувствовала себя той смелой и вызывающей женщиной, какой всегда мечтала быть, женщиной, что владеет ситуацией, придает ей нужное направление, с интересом наблюдает за партнером и повергает его в смущение.

Неотрывно глядя ему в глаза, она с улыбкой сказала:

— Но не здесь. Было бы смешно целоваться, перегибаясь через стол. Пойдем.

Она подала ему руку, подвела к дивану, наслаждаясь изобретательностью, элегантностью и спокойной самостоятельностью своих действий. Целуя его, она проявила страстность, какая до сих пор была ей неведома. Однако это была не спонтанно возникшая страстность тела, с которой нельзя совладать, это была страстность мозга, страстность сознательная и нарочитая. Она жаждала сорвать с Якуба одеяние его отцовской роли, жаждала шокировать его и при этом возбудить себя видом его смущения, жаждала изнасиловать его, наблюдая при этом, как она насилует его, жаждала узнать, каков вкус его языка, и почувствовать, как его отцовские руки постепенно осмеливаются покрывать ее ласками.

Она расстегнула пуговицу у него на пиджаке и сама сняла его.

В течение всего концерта он не сводил с него глаз, а потом замешался среди поклонников, поваливших за кулисы, чтобы попросить артистов нацарапать им на память автографы. Но Ружены там не было. Потом он наблюдал за группой людей, что повели трубача в местный бар. Он вошел с ними внутрь, убежденный, что Ружена уже ждет там трубача. Но он ошибся. Он снова вернулся на улицу и долго подстерегал ее перед входом.

Внезапно его пронизала боль. Из бара вышел трубач, а к нему прижималась женская фигура. Он было решил, что это Ружена, но это была не она.

Он провожал их до самого Ричмонда, за дверьми которого эта пара исчезла.

Через парк он быстро устремился к дому Маркса. Вошел и спросил привратника, дома ли Ружена. Ее не было.

Он побежал назад к Ричмонду, опасаясь, что Ружена тем временем уже прошла к Климе в комнату. Стал прохаживаться по аллее парка, не отрывая глаз от входа. Он не понимал, что происходит. В голове проносилось множество домыслов, но все они не имели значения. Значение имело лишь то, что он стоит здесь на страже и что будет стоять на страже до тех пор, пока кого-то из них не увидит.

Почему? Имело ли это смысл? Не лучше ли было пойти домой и лечь спать?

Он уверял себя, что должен наконец узнать всю правду.

Но в самом ли деле он хотел узнать правду? В самом ли деле он уж так хотел убедиться, что Ружена спит с Климой? Не хотел ли он скорее дождаться какого-то доказательства ее невиновности? Но разве он при своей подозрительности поверил бы тому или иному доказательству?

Он не знал, почему он ждет. Он знал лишь, что ждать будет здесь долго, хоть всю ночь, хоть много ночей. Ибо для того, кто ревнует, время летит невероятно быстро. Ревность заполняет мозг до предела, как никакой умственный труд. В голове не остается ни секунды свободного времени. Кто ревнует, тому не ведома скука.

Франтишек ходил по короткому отрезку дороги длиной не более сотни метров, откуда видно было парадное Ричмонда. Так он будет ходить всю ночь, когда все уже уснут, так он будет ходить до утра следующего дня.

Но почему он хотя бы не сядет? Напротив Ричмонда есть же скамейки!

Сесть он не может. Ревность точно сильная зубная боль. При ней ничего нельзя делать, сидеть и то невозможно. Можно только ходить. Взад и вперед.