Последний из миннезингеров - Александр Киров

С армии начались его проблемы с законом. Серьезные проблемы. (Не буду тут говорить о мелочах вроде постановки на учет в детской комнате милиции и условки за юношескую драку с увечьями.) Лебедь не вернулся в свою в/ч из отпуска, куда-то свалил на два месяца, его искали, нашли, но дело замяли. Он дослужил пару месяцев в другой части и демобилизовался. На дворе стояли девяностые. Прятали Лебедя здоровые сельские парни, которые вступили на тропу войны с законом. Но называть их бандитами как-то не поворачивается язык. Да и погибли они все в течение двух пятилеток. Лебедь последним ушел. Но когда он вернулся из армии, то вернулся уже не водилой и не в БАТМ.

Потом мы встретились с ним на похоронах общего знакомого. Разговорились. Выяснилось, что отцы наши одинаково и примерно в одно время ушли из жизни. Выяснилось также, что Лебедь знал об этом и меня что-то вроде… Нет, не опекал, а просто не трогал именно по причине нашей биографической похожести. Хотя, что вроде бы может быть общего между сельским учителем и сельским парнем, вступившим на тропу войны с законом?

Впрочем, из числа сельских парней, вступивших на тропу войны с законом, Лебедь вышел. Образумился ли он, или так сложились обстоятельства – не знаю. Перед тем как завязать с криминалом, Лебедь снова куда-то пропал, потом вернулся и стал помогать матери. Но образ жизни трудового человека, пусть и частного предпринимателя, Лебедь примерял на себя с трудом и часто напивался.

Однажды мы с Лебедем напились вместе. Дело было летом, на берегу. Я заснул на только что просмоленной лодке и убил новый пиджак. Таким образом я отметил свое поступление в аспирантуру. Лебедя помню смутно. Помню, что он меня хвалил, потом метелил кого-то. Потом на что-то обиделся и ушел.

После этого мы выпивали еще пару раз. Потом я взялся за ум, а Лебедь – тоже взялся, но ненадолго. Однако просветления у него были – пить он прекращал. В этом я уверен. Я видел, как Лебедь развозил на семейном «каблучке» по городу продукты. Он сам мне рассказывал, что выходит из запоя, отъедаясь мороженым и зачитываясь Стивеном Кингом.

Но Лебедь слетал с катушек, и слетал часто. Последний раз я видел его в начале зимы 2006 года. Лебедь был датым. Я шел на уроки. Мы обнялись:

– Как я рад тебя видеть! Как же я рад тебя видеть! – сказал он, качая своей красивой статной мужской головой; в морозный день Лебедь был без шапки, и я увидел, что волосы его были такими же густыми, как раньше, но зубы поредели изрядно. – Деньги есть?

– Неа.

Димка Лебедь махнул рукой и еще раз обнял меня.

– Братишка, господи, как же я рад тебя видеть!

Стоял терпкий майский вечер. Легкий ветер, играя с густым табачным дымом, одновременно ласково обдувал лица стоявших на крыльце мужчин с сигаретами. Почему-то мы молчали. Действительно, говорить от полноты жизни просто не хотелось.

Физрук Володя завел было ленивый разговор про рыбалку, но вдруг осекся на полуслове, махнул рукой и вдохнул обновленный воздух всей своей широкой гимнастической грудью.

Львович неожиданно повернулся ко мне.

– Сань, а хочешь, я тебе песню одну сыграю?

Он был битый-перебитый жизнью – Львович. За пару лет до этого перекура у него погибла в аварии дочь. Еще раньше – умерла жена. Лет десять между этими событиями он беспробудно пил, а потом резко бросил. Жил бедно – вместе с сыном, невесткой и внуком. В свободное от уроков время мастерил из дерева мебель. Мы с ним и не общались-то особенно. Здоровались, перебрасывались парой слов. Помню, он рассказывал однажды, как во время службы в армии пошел в самоход и провалился в канализационный люк. Ругал последними словами двоечников, причем в глаза. И вообще – мог так припечатать словом, что с ним в принципиальных вопросах предпочитали не связываться.

Львович дорабатывал до пенсии последнюю неделю.

Пока мы шли к его маленькому музыкальному кабинету, я заново присматривался к своему спутнику. За десять лет нашего знакомства Львович как-то потускнел, поблек. Одевался в стиле то ли тридцатых, то ли сороковых. К мешковатому пиджаку и странным черным брюкам прилагались до блеска начищенные кирзовые сапоги. Говорили, что раньше он был красив, замечательно хорош собою.

– Максим Перепелица! – говорили пожилые преподавательницы и почему-то протяжно вздыхали при этом.

Мы зашли в кабинет. Львович довольно свойски кивнул мне на стул.

– Садись.

Потом он взял в руки старый, зеленый, местами оббитый и вытертый до белизны баян.

– Вот послушай. Эту песню я еще в музыкальном училище написал. Перед армией. Потом забыл про нее. А сейчас вот вспомнил почему-то. Слушай.

На меня накатила жестокая летняя полночь.

Кто-то смотрит в окно, кто-то разные песни поет.

Вот я снова один, и никто не придет мне на помощь…

На Сергеева, 10 сегодня никто не живет…

Две минуты назад вдаль умчался последний автобус.

Врут, что легче тому, кто на раз нити прошлого рвет.

На меня косо смотрит какой-то нетрезвый оболтус…

На Сергеева, 10 сегодня никто не живет.

Вновь иду по протоптанной милой дорожке,

Где гуляли вдвоем мы, и птицы нас звали в полет.

Ну вернись на чуть-чуть, ну вернись хоть еще на немножко…

На Сергеева, 10 сегодня никто не живет…

Я не самый тонкий знаток музыки. В мою душу, пока Львович играл, негромко напевая ничем не примечательные слова, залихватски встряхивая время от времени седой гривой, врезались две темы. Щемящая печаль, разрезающая душу напополам, и молодецкая удаль, которая отбрасывала грусть-тоску прочь. Но печаль возвращалась, густой вязкой волной покрывая разухабистую молодость. И так до бесконечности.

Устав, Львович оборвал мелодию.

– Вот. Не знаю, почему сейчас вспомнилось.

– Здорово, – развел я руками. – По-моему, это классика.

– Спасибо, – хлопнул меня по плечу Львович.

Через минуту я вышел из музыкальной кабинки. После этого я не видел Львовича несколько лет, а только слышал о нем. Говорили, что на пенсии он руководил хором, потом бросил самодеятельность, опять запил, шатался по городу, занимая полтинники и сотни.

Встретились мы только сегодня, через семь лет после премьеры той песни, которую, как выяснилось, никто, кроме меня, не слышал. Я вошел в здание своего колледжа и вздрогнул, столкнувшись с женщинами в черных платках. Нашу столовую во внеучебное время сдают в аренду, и, когда в спортзале девчонки и мальчишки режутся в волейбол, за стенкой, бывает, поздравляют юбиляров. А сегодня поминали усопшего. Льва Львовича. Но не того, о котором я рассказал, а его сына.

Когда я, отведя пару, сдавал ключи от кабинета, музыкант стоял у вахты, тяжело опершись о застекленную будку.