Звезды-свидетели - Анна Данилова

— Ты — шлюха, ты спала не только с тем типом, с кем Дима застал тебя в санатории! Твоим любовником был и Рубин! Я только сегодня видел твою фотографию, с которой он носится, как со святыней! Скольким еще мужикам ты заморочила голову? И вообще, зачем ты ко мне пришла?!

— Чтобы заставить тебя отдать мне этот дом. Он не твой! И мне противна мысль, что ты здесь живешь! Всем тут пользуешься! Здесь все — мое! Я покупала это с любовью — все чашки, тарелки, простыни. Это мой мир, наш мир — мой и Димы!

— Ты убила его, ты убила моего друга… Уходи, пока я не застрелил тебя!

— А… Так все-таки и ты способен убить человека? Даже ты, жалкий хлюпик, только и умеющий, что кропать свои никому не нужные песенки, в силах убить кого-то?! Женщину?!

— Ты не женщина, ты — гадина, змея! Ты морочила мне голову несколько дней! Ты пробралась в мой дом…

— Ошибаешься — в свой дом!

— Ты, чтобы войти ко мне в доверие, использовала в своих целях настоящие трагедии… Ты глумилась над ними! Ты заставила меня поверить в то, что сама борешься со злом, в то время как ты и есть — само зло!

— Ну! Стреляй! Стреляй! Ты — полное ничтожество! Думаешь, я не понимаю, зачем тебе понадобилось купить этот дом? Да ты просто-напросто спрятался ото всех, чтобы никто не догадался о твоем творческом бессилии! Ты — импотент! К тому же — просто дурак, поверивший во все эти небылицы, которые я тебе понарассказывала!

Он вдруг услышал голос Вероники: «А ты, Гера… способен на убийство?» — «Не знаю. Быть может, поэтому я и могу предположить, что способен убить. В определенном состоянии души».

Что же это за определенное состояние души? Что он этим хотел сказать? Что он еще не знает себя, не ведает, на что он способен? И никто не знает о нем ничего, кроме того, что он способен писать музыку? А потому, если он даже сейчас и убьет ее, это воплощенное зло, то никто никогда на него не подумает.

Она так цинично рассуждала о зле и о том, что считает себя вправе распоряжаться чужими жизнями, так почему бы и не задать ей вопрос — имеет ли она сама право на жизнь?

— Разве ты — не само зло? Разве ты не понимала, что творишь? Неужели Дима не стоил твоей любви и верности?

Она вдруг посмотрела на него как-то странно, глаза ее наполнились слезами, тотчас покатившимися по ее щекам. Много-много слез, ручьи слез.

— Как он умер? Я не знаю… — она давилась ими.

— Я никому не сказал, даже Рубину. Хотя он только сегодня меня об этом спрашивал.

— Умоляю тебя, скажи! А потом делай все, что хочешь. Я должна знать, как он ушел. Я слышала столько различных версий! Он же не повесился? Не вскрыл себе вены?

— Заткнись! — Он приставил ей дуло пистолета прямо к груди. — Иди!

— Куда? — Ее жалкое лицо стало совсем мокрым от слез. — Куда идти? Это мой дом, и я хочу здесь остаться. Купить его я не могу, у меня нет денег.

— Что же тебе любовники не дали? А?

— Скажи, умоляю. — Она сползла на пол и обхватила руками его колени. Стала целовать их!

— Встань и иди, говорю!

Она поднялась, запахнула плотнее пижамную куртку.

Подталкивая Лену дулом в спину, он заставил ее подойти к входной двери.

— Открывай!

— Зачем?

— Ты же хотела знать, как погиб Дима? Пойдем, я покажу тебе, где и как он погиб!

— В курятнике, значит… О господи! Бедный…

Герману захотелось сказать ей что-то грязное, тяжелое, чтобы она от одного его оскорбительного слова уменьшилась в размерах. Но он не смог. Подумал: Рубин на его месте сказал бы. Но только не в адрес Лены Исаевой, этой шлюшки, из-за которой погиб Дима.

Она дрожащими руками отперла дверь. Открыла, и в прихожую сразу хлынул ледяной морозный воздух, запахло снегом, розовыми стволами елей и хвоей.

— Мне холодно…

— Иди вперед!

— Но я же босая! В одних носках!

— На мне тоже только домашние тапки. Иди, говорю же! Ты хотела знать, как погиб твой Дима? — Он вдруг почувствовал, что тоже плачет. Давно. Сколько раз он представлял себе весь этот ужас, кошмар, страх и боль, которые пришлось пережить его другу перед тем, как умереть!

Он снова ткнул ее в спину дулом пистолета.

Она сделала несколько шагов. Снег под ее маленькими, нежными, обутыми в теплые носки, ступнями почти не скрипел. Она словно парила над снегом, над двором. Еще немного, и она полосатой сине-белой птицей перелетит через забор…

Однако она остановилась перед калиткой, за которой начиналась территория курятника.

— Вы с Димой тоже держали кур?

— Нет, но мы планировали. Герман, мне холодно… Убери пистолет, ты же на самом деле можешь убить меня!

— Кажется, еще недавно ты убеждала меня (и, надо сказать, тебе это удалось!), что сама убила столько людей!

— Но я и правда их убила.

— Ты что, издеваешься надо мной?! — Его голос сорвался на фальцет.

— Нет. Я пришла сюда, чтобы узнать, как умер Дима, и рассказать тебе, его другу, всю правду о том дне.

— Ты хочешь рассказать в подробностях, как… как ты обнималась в постели с чужим мужиком, зная, что Дима здесь, в Киселеве, пишет очередной сценарий, чтобы заработать для тебя деньги?

— Зачем ты меня сюда привел?

— Ты же сама хотела обо всем узнать.

— Так расскажи!

— Я хочу, чтобы ты прочувствовала.

— Я уже все поняла. Все произошло там, в курятнике или в сарае. Он застрелился? Он выстрелил себе в рот? Или в висок? Я должна знать!

— Сначала он прибрался в доме. Затем надел чистую одежду, костюм, — Герман ничего не видел перед собой из-за этих слез. — Но он не зашел ни в курятник… Господи, слово-то какое… оно так не подходит к слову «смерть»! Ни в курятник, ни в сарай. Он прошел через весь сад, выбрался в лес и шел, шел… Потом присел рядом с деревом, прислонился к нему. Тогда стоял жуткий мороз, сорок градусов. Он сел, опустошенный, разочарованный, потерявший смысл в жизни и, главное, — любимую женщину, сел прямо в снег, закрыл глаза и… замерз. Таким я его и нашел. Шел по его глубоким следам. Потом я вызвал милицию.

Герман всхлипнул, воспоминания нахлынули на него. Лена же, резко повернувшись, выхватила из его вялой руки пистолет, прижала его к своей груди и медленно двинулась в сторону курятника. Герман вдруг представил себе, как она находит там еще один пистолет, как берет его в другую руку. И приставляет оба пистолета к вискам. Нажимает на курок…

Ноги его застыли. Он бросился обратно. В доме было жарко, ему не хватало воздуха. Зачем-то он побежал в спальню, распахнул шкаф и принялся искать теплые носки. И в эту минуту услышал выстрел.

Он уже начал привыкать к этим ночным пробуждениям. Бессонница подкрадывалась к нему под утро, в четыре часа, когда его мозг, вероятно, успевал немного отдохнуть от напряженной дневной работы, и требовала к себе внимания.