Деньги - Поль-Лу Сулицер

В ответ многократное эхо моего голоса. Мне становится страшно.

– Господин Хак!

Он говорил мне: «После того как в конце августа – начале сентября закончится операция, возвращайтесь в Гонконг. Возможно, у меня для вас найдется еще что-нибудь. Ваше возвращение будет означать, что все прошло благополучно». Я переступаю порог первой гостиной, украшенной в дни последнего приезда коврами, столиками и роскошными ширмами. Сейчас здесь ничего не осталось. Все вынесено. Первая гостиная пуста.

Пустой оказалась и следующая комната, а также та, где спали мы с Сарой. Подталкиваемый любопытством, я с опаской вхожу в ту часть дома, где никогда не был. Ничего. Отсюда тоже все вынесли. В кухонных помещениях, когда-то невообразимо автоматизированных, остались лишь встроенные в бетонные стены плиты. Дальше – ниша, где, будто звери на отдыхе, расположились странные столы на колесах. Это ими через дистанционное управление пользовался Хак. Еще несколько шагов, и я в огромной комнате с вогнутой прозрачной перегородкой на всю стену, но сейчас она прикрыта лакированной панелью, расписанной ярко-красными драконами.

В этой части дома тоже ровным счетом ничего. За одним исключением: на земле я вижу одну из тех прямоугольных коробочек, которыми обычно пользуются авиамоделисты. На ней уйма самых разных рычажков. Я нажимаю на один, второй, третий. Поначалу ничего. Но вот, словно призраки, облаченные в черный бархат, выплывают в стальном блеске три столика. Они подкатывают ко мне, останавливаются совсем рядом, завораживающие и вместе с тем отталкивающие своей послушностью усмиренного зверя.

Еще немного, и я бы испугался. Нажимаю на другие рычажки, и отовсюду начинают выдвигаться, задвигаться, подниматься и опускаться раздвижные перегородки, образуя новые комнаты, музыка наполняет воздух, крутятся столы. Весь дом, словно живое существо, оживает и начинает мне повиноваться.

Я не слышал, как за моей спиной без моего ведома и желания она пришла в движение. Но когда, охваченный странным ощущением чужого присутствия, я оборачиваюсь, то моему взору предстает ужасная картина. Полукруглая панель, закрывавшая доселе стеклянную стену, сдвинулась в сторону и сложилась гармошкой. В двух метрах от меня, быть может еще ближе, на высоте головы я вижу трех чудовищ длиной около двух с половиной метров, от которых исходит одинаковая угроза кровожадной свирепости. В ореоле света прожекторов, которые я, должно быть, невольно включил, они отсвечивают необычайными красными бликами.

И это по меньшей мере то, что мне показалось в первую секунду.

Но я тут же обо всем догадываюсь. Догадываюсь, когда вижу куски мяса, которые Хак обычно предлагал им, подвешивая на крюки. Я догадываюсь, когда, дрожа от ужаса, пристально всматриваюсь в эти куски.

А они, несомненно, имеют форму человеческого тела. С головой и верхними конечностями. И обескровленная отрезанная кисть плавает под водой.

Хаятт прячет глаза. Я говорю ему:

– Не пойму, что меня удерживает, чтобы не набить тебе морду.

– Франц, я ничего не знал. И сейчас ничего не знаю, кроме того, что только что рассказал.

В Гонконге прошел слух, что господин Хак в личных целях воспользовался чужими деньгами, которые на деле принадлежали китайскому государству или, еще хуже, работающим на себя влиятельным лицам в Пекине. И это все, что было известно Хаятту. Сам я могу лишь предположить, что произошло на самом деле: используя полученную в Пекине информацию, Хак действительно воспользовался, помимо своих, чужими деньгами в личных целях. Без сомнения, он рассчитывал вернуть сто миллионов долларов, которыми воспользовался. Но похоже, что ему не хватило на это времени. И я, конечно, никогда не узнаю, кто был тот человек, которого скормили акулам.

Хаятт пришел на встречу к бюро регистраций с опозданием на сорок минут. Мне очень хотелось выбить ему пару зубов. Но это прошло: в конце концов, он у себя дома, а я в Гонконге лишь проездом; и он останется здесь после меня. К тому же он купил у меня бизнес с гаджетами по моей цене. Я спрашиваю его:

– А Чин?

Он отрицательно качает головой.

– А Ли и Лю?

Он тоже не знает. Клянется. Мы выпиваем на прощание по стаканчику, и неизбежность расставания заставляет вспомнить те крохи наметившейся было дружбы, которая так и не состоялась, хотя и могла состояться; мы были близки к этому.

– И ты никогда не вернешься в Гонконг?

– Нет, если смогу избежать этого.

Гёрлз с голыми грудями из клуба «Косукай» улыбаются нам.

– Ты помнишь тех эфиопок из Найроби? – спрашивает Хаятт. – И ту, которая была у тебя в Момбасе…

Я помню. Так же как помню Йоахима, Чандру, вымогателя полицейского и продажного судью, дом Джомо Кениаты, друзей с Килиндини-роуд, Чин-и-что-то-там-еще, Ли и Лю, господина Хака, Ландо. И Сару. Прошлое, которое прошло мимо.

У меня есть четыре миллиона двести тысяч долларов.

И Симбалли ускоряет ритм своего танца.

13

Я прибываю на Багамы, в Нассау, двадцать шестого сентября, через двадцать два месяца после того, как под надзором Альфреда Морфа покинул Лондон. Это мой второй приезд сюда после февральского. Тогда я здесь познакомился с Катрин.

В Нассау я встречаюсь с Турком, Уте Йенсен и семью или восемью обнаженными кралями, обольстительными и все такое. Турок целует меня (в щеку), Уте тоже (в губы). Мы целуемся друг с другом. Словом, любовь да ласка.

– Ты вовремя, – говорит Турок. – Мы здесь уже пять или шесть дней и начинаем злиться. Ты будешь смеяться, но все эти пальмы и солнце задолбали. Мы предпочитаем Хэмпстед. Кроме того, чтобы связаться с ипподромами в Лонгчампе или Эпсоме, надо иметь спутниковый телефон.

Турок плавает, как кашалот, во время сиесты посреди бассейна, который он арендовал, так же как и сорокакомнатный дом, примыкающий к бассейну.

– Я видел, что ты сделал с Ландо, – говорит он. – Злодей. Еще немного, и я бы его пожалел.

Я отвечаю: «ХА! ХА!» Турок смеется. Я говорю ему:

– У тебя жалости не больше, чем у каймана.

– Что ты имеешь против кайманов? Ладно, девочки, убирайтесь, у нас будет мужской разговор. Поговорим, Фрэнки?

– Не называй меня Фрэнки.

– Тебя так называет Уте.

– Ты не Уте.

– Что верно, то верно, – соглашается Турок. – Так поговорим?

– Мы и так говорим. Ты виделся с Марком Лаватером?

Бархатный и томный взгляд черных глаз Турка останавливается на мне.

– Я встречался с ним. Умный мужчина. Но себе на уме. Как говорится, этим все сказано. Мне он все объяснил, все, что, на его взгляд, я должен знать. Ты хочешь знать мое мнение?

– Нет.