Будь моей сестрой - Герман Михайлович Шендеров

Садилась рядом, прохладной ладонью гладила его вспотевший лоб:

– Ну, чего ты расшумелся опять?

– Не знаю, – отвечал Вадим, – страшно.

– Страшно ему. А мне не страшно, когда меня посреди ночи вызывают? Взрослый человек. Не стыдно тебе?

Он замолчал. Ему правда было стыдно.

– Простите. Да, я взрослый человек. Мне уже девятнадцать лет.

Сестра в белом халате сидела рядом и тяжело вздыхала.

Ее руки продолжали гладить. Хотелось отдаться только им, забыть про все. Но почти каждый раз в памяти всплывали другие руки, отцовские. Большие, натруженные, мозолистые, густо покрытые черными волосками. Они ровно подгоняли друг к другу досочки. Вадим топтался рядом, держа молоток и гвозди. Стояла ранняя весна, еще лежал снег. Мама отпустила на улицу, закутав его в пальто и длинный шарф.

– Давай, Вадик, – с улыбкой сказал папа, – помогай отцу.

Он взял молоток и несколько гвоздей, аккуратно застучал. Звук далеко разнесся в прохладном воздухе.

– Сейчас сделаем домик для птичек. Когда они прилетят, спасибо нам скажут.

Папа стучал долго, вертел деревянную конструкцию так и эдак, потом торжественно показал сыну готовый скворечник.

– Ну что, сына? – Он улыбнулся еще шире. – Молодцы мы с тобой?

Вадим кивнул.

– Па-а-ап, а птички точно наш домик найдут?

– Точно. Помнишь, у нас старый висел, свалился по осени? Скворцы прилетят, а мы им новый повесили. Вот они обрадуются!

– А они точно пролезут туда?

Вадим был полон сомнений. Дырка для птиц казалась слишком маленькой, пугающей.

– Конечно пролезут. Скворцы же крохотные.

– А обратно?

– Что обратно?

– Вылезут?

– Ну, сына, как залезли, так и вылезут.

Вадим не был удовлетворен ответом, но промолчал. Тем более в голосе отца он слышал сомнение, словно тот сам не был уверен, что птицы смогут выбраться из домика.

На этом разговор закончился. Папа сходил за лестницей, ловко взобрался на самый верх высокого каштана со скворечником в руке, умело прикрутил его к стволу проволокой. Слез, обнял сына за плечи. Они стояли и, задрав головы, любовались своей работой.

– Вот, – сказал папа, – ни один кот не достанет.

– Даже Тишка? – изумился Вадик.

Их полосатый кот казался ему очень ловким. Тишка запросто залезет на каштан.

– Даже он. – Папа глянул на свои старые армейские часы. – О, сына, время уже. Мамка там котлет наготовила. Собираем инструменты и пошли рубать.

После ужина и игры в солдатики, после мытья в ванне и прочитанной перед сном сказки Вадим долго не мог уснуть. Он размышлял, что скоро в новый скворечник прилетят птицы. А вдруг они и правда не смогут выбраться? Дырка ведь такая маленькая! В домике нет окон. Им там будет темно и страшно. А что, если Сашка Семчев, хулиган из соседнего дома, специально залезет на дерево и заделает в скворечнике выход, когда птицы будут внутри?

С этими мыслями Вадим провалился в тяжелый беспокойный сон.

Ему снились деревья, на ветках которых висели дощатые домики. В них не было выходов, а птицы внутри громко пищали, порхали, бились о стенки, стучали маленькими лапками и клювиками. Непонятно, как они попали внутрь, но во сне это было неважно. Вадим знал, что птицы там и не могут освободиться.

Потом все стихло, крики и стук прекратились. Вадим стоял под деревьями и смотрел вверх. Скворечники срывались с мест, падали, разваливались на лету. Доски расходились в стороны, гвозди со скрипом вылетали из дерева. Из раскрытых скворечников сыпались перья и хрупкие птичьи косточки.

Вадим проснулся с криком, который разбудил родителей. Через минуту он плакал на руках у мамы и сквозь всхлипы пересказывал сон.

– Ш-ш-ш, – приговаривала мама, – тихо, мой маленький, все хорошо… хорошо! Этого никогда не случится.

– Ничего, сына, – папа погладил его по мокрой от пота спине, – это просто сон. Не надо бояться. Ты же у меня мужичок. Солдатом будешь.

Дорогая Ира.

Прости, что долго не писал, не было времени. Учебка закончилась, уже два месяца я служу на новом месте. Где, сказать не могу. Служба у меня идет хорошо. Я узнал много нового. Как приеду, все тебе расскажу, ты ахнешь.

После учебки я не получал от тебя писем. Почему так? Надеюсь, у тебя все хорошо и ничего не случилось. В письме домой я просил маму рассказать, как ты, но она почему-то ничего не написала. После того как батя умер, ей очень тяжело. Ты ее, пожалуйста, не бросай. Навещай почаще. Я очень волнуюсь. За нее и за тебя. Напиши мне, очень тебя прошу.

А так у меня все хорошо. Ребята в роте у нас веселые. Живем и служим мы дружно, без проблем. Я теперь настоящий десантник, с парашютом прыгал, берет у меня есть и значки за хорошую службу. Как вернусь, ты меня не узнаешь. Я стал намного сильнее, чем был раньше, даже когда занимался боксом. А еще я разведчик самый настоящий. Но не как в кино про Штирлица. Помнишь, мы с тобой смотрели? Тут вообще все по-другому, не так, как я раньше думал. Но писать об этом не могу. Военная тайна.

Кстати, наши девчата из медсанбата в учебке говорили, что я красивый. На киноартиста похож. Но ты меня к ним не ревнуй. Я люблю только тебя. И когда вернусь, мы с тобой поженимся, как договаривались.

А если заречные будут опять к вам лезть, скажи нашим пацанам с завода. Они разберутся. А за Синюка не волнуйся, он тебя больше не тронет. Если что случится, когда вернусь, я его урою. Мне уже недолго осталось. Чуть больше года.

Ну все, скоро у нас отбой, заканчиваю. Напиши мне, пожалуйста, я очень жду. Еще раз прошу, навещай мою маму. Она тебя очень любит. Передавай приветы всем нашим пацанам и девчатам. Славику скажи, что в Ташкенте тоже идет снег. Так что он мне проспорил.

Люблю, целую, скучаю.

Твой Вадик

На привал остановились в горной долине, в тени высокого утеса. Местность вокруг просматривалась как на ладони. Было тихо, только, как далекие раскаты грома, ухала артиллерия. Работала по высоткам.

Разведрота была на боевых уже больше недели. В горах окружили большую группировку духов. Заодно перерезали транспортный поток, который через ущелья снабжал их из Пакистана. Перед наступлением местность обработали авиация и артиллерия. Казалось, до сих пор в воздухе висит запах пороха и бензина. Тут и там находили следы налетов и обстрелов. Оставленные жителями сгоревшие кишлаки, разорванные трупы, дымящиеся воронки. В одной из пещер обнаружили временную базу духов. После попадания зажигательного снаряда нутро пещеры выгорело, а все, кто там был, превратились в обугленные скелеты. Внутри стоял сладковатый запах сгоревшего мяса.

Десантники устало расселись на камнях, между которыми лежал подтаявший снег. Кто-то пошел с флягой к ручью неподалеку. Остальные тихо разговаривали, перешучиваясь. Ножи вскрывали консервные банки. Ели быстро, жадно.

Вадиму кусок в горло не лез. Он лениво подцепил ножом тушенку и отправил в рот. Почти полную банку отдал товарищу справа. Полез в вещмешок, достал сложенный листок бумаги. В сотый раз перечитал наизусть выученные строки.

– Чего не ешь, чижик? – с набитым ртом спросил сержант Махнов.

– Не голодный, – буркнул Вадим.

Сержант всех молодых называл чижиками. ЧИЖ в Афгане – Человек Исполняющий Желания. Так называли тех, кто служил меньше года.

– Ну, смотри. Не ешь, раз силы есть. Я тебя на горбу не потяну. Что пишут? – Сержант кивнул на письмо.

– Да так…

Вадим не успел придумать, что ответить, как Махнов вырвал из рук листок.

– Э! – Ошеломленный Вадим попытался встать.

– Сиди, чижик, слова не давали.

Сержант быстро пробежался по словам. «Прости меня», «мне очень жаль», «мы были детьми», «останемся друзьями», «не держи зла», «ты все поймешь».

– Так, значит, – Махнов вернул письмо, – бросила Ирочка-дырочка. Прости, солдат. Когда письмо пришло?

– Две недели уже.

– Почему не сказал перед выходом? Остался бы на базе в наряде.

– Да все нормально.

– Тебе-то, может, и нормально, – сержант вернулся к еде, – а вот другим не очень. Сейчас с горя полезешь геройствовать да нас угробишь. Смотри, салага. Коль что, я тебя сам шлепну.

Непонятно было, говорит ли он всерьез, но Вадим на всякий случай кивнул.

– Ничего, – Махнов передал банку другому старику, Казановичу, – не ты первый, чижик, не ты последний. Таких, как мы, бабы не ждут. Из нашего призыва никого не дождались. Верно, Казан?

– Угу, – буркнул занятый едой Казанович, – не боись, шпак. Вернесся да дому. Дзеуки сами вешацца будуть.

Казанович был родом откуда-то