О, возлюбленная моя! Письма жене - Вольф Мессинг

Ташкент вообще «неспокойный» город. В будущем веке, в 2025 и 2067 годах, здесь снова произойдут разрушительные землетрясения, но тогда дома будут строить более крепкими. А то землетрясение, о котором я пишу, может стереть с лица земли весь город.

Я передумал — пожалуй, лучше рассказать Зарипову, в чем дело. Он человек умный и понятливый. Вряд ли он станет сеять панику и т. п. Но, зная причину, он станет действовать настойчивее и, кроме того, не станет на тебя обижаться. А то ведь может обидеться. Подумает, что ты знаешь причину, а ему сказать не хочешь. Трудно же, хорошо зная нас с тобой, предполагать, будто я могу что-то скрывать от тебя, любовь моя.

Мне совершенно не хочется есть, несмотря на то что я не ел несколько дней. Отвык. Доктора уверяют меня, что это в порядке вещей. Со дня на день аппетит начнет возвращаться ко мне. Но две ближайшие недели придется питаться только жидким и перетертым. Моим кишкам нужно дать время на то, чтобы они пришли в норму.

Да, как там Ирочка? Вы созванивались? Все ли у нее хорошо? Ничего плохого я не чувствую, но хочу убедиться, что у нее все в порядке. Передавай ей привет от меня.

В твоих записках, драгоценная моя, я чувствую небольшую неправду. Мне кажется (и я был бы рад ошибиться!), что ты отдыхаешь не так хорошо, насколько пытаешься представить. Не надо! Не надо беспокоиться обо мне и просиживать часами в номере у телефона, ожидая вестей из больницы. Никаких вестей не будет. 24 октября меня выпишут, но я уже писал об этом в прошлом письме. Еще неделю тебе придется прожить без меня, любовь моя, так проживи ее спокойно, приятно, легко. Не переживай за меня и не жди плохих новостей. Я, твой муж, обещаю тебе, что через неделю ты сможешь обнять меня, здорового и веселого.

В следующий свой приход, дорогая моя, напиши мне отчет — где ты была, как развлекалась, что видела кроме вида из гостиничного окна. И смотри — чтобы ни слова неправды! Чем длиннее и содержательнее будет твой отчет, тем приятнее мне будет его читать. Считай, что он станет для меня лекарством, и постарайся, чтобы лекарство было хорошим, вопрос государственной важности.

Твой любящий муж целует тебя столько раз, что и сосчитать невозможно.

Люблю тебя! Люблю! Люблю! Места не хватит, чтобы написать это слово столько раз, сколько хочется!

Твой В.

19 октября 1958 года

Дорогая Аида!

Я звонил тебе в гостиницу (мне разрешили в виде исключения позвонить из ординаторской), но ты уже ушла. Вниз меня не выпустят, тебя ко мне не пропустят, так что пишу тебе письмо.

Немедленно! Вот прямо как прочтешь то, что я написал, разыщи Зарипова и потребуй, чтобы он снял все наши афиши. Нет — чтобы он объехал весь Ташкент и лично убедился бы в том, что афиш нигде нет! Он не проконтролировал снятие афиш, не убедился в том, что информация об отмене наших выступлений дошла до всех, кому она предназначалась (ну ты знаешь эту восточную расслабленность!), и в результате вчера я узнал от одной здешней медсестры, что в пятницу в местном Доме офицеров произошел скандал. Люди пришли на наше выступление, потому что афиши продолжали висеть и, более того, в кассе Дома офицеров почему-то продавались билеты. Знакомые медсестры, которым она еще не успела рассказать, что я лежу в больнице, купили билеты в пятницу днем и пришли посмотреть на нас, не зная о том, что выступления отменены. Представь себе эту ситуацию! Вечер пятницы, никого из начальства нет, есть только дежурный, который ничего не знает. Персонал говорит зрителям: «Раз афиши висят, значит, Мессинг будет, подождите немного, он задерживается». Людям испортили вечер, а мне подмочили репутацию. Те, кто не знает о том, что я лежу в больнице, будут думать, что я непорядочный, безответственный человек. Взял и не приехал выступать!

У меня нет слов! Просто нет цензурных слов — так я возмущен! Потребуй, чтобы Зарипов объяснил всему Ташкенту, что я лежу в больнице и не виноват в том, что сам он халатно относится к своим обязанностям! Или пусть считает, что мы более с ним не знакомы! Я не позволю никому пятнать мою репутацию. Ты же знаешь, моя дорогая, что по своей вине я за всю жизнь ни разу не опоздал на выступление, не говоря уже о том, чтобы сорвать его! Самолеты отменяли, поезда опаздывали, это было. Но по своей вине я ни разу никого не подвел!

Собери в кулак всю свою суровость, драгоценная моя (я знаю, что ее у тебя мало), и отчитай Зарипова так, чтобы у него, как говорили у нас в Гуре, «зад загорелся». Чтобы он сегодня же сделал то, что должен был сделать еще тринадцатого числа! Иначе сегодня вечером может быть скандал в Русском драмтеатре, а завтра — во Дворце культуры текстильщиков и т. д.

Когда есть повод, поневоле задумаешься. Я вот думаю о том, не решил ли наш хитрый товарищ снять пенки с прошлогоднего варенья, как говорили у нас в Гуре? Вдруг он не забыл известить об отмене выступлений и снять афиши, а сделал это намеренно? Вдруг он решил под видом нас с тобой выпустить кого-то из подражателей. Например — этого афериста Карапетяна, который даже гримируется, чтобы быть как можно больше похожим на меня? Или кого-то еще? Вызвал срочно, они не успели приехать и потому в Доме офицеров произошел такой казус? Не хочется плохо думать о Зарипове. Ты же знаешь, что я всегда доверяю людям и уважаю их до тех пор, пока они сами не испортят мое мнение о них. Но все возможно, особенно с учетом того, что мы, в сущности, знаем его плохо.

Скажи ему следующее. После выписки я встречусь с ним (это уж непременно) и сразу узнаю, по какой причине продолжали висеть мои афиши. Если вдруг выяснится, что он собирался нас обмануть, то я не только не буду больше никогда иметь с ним дела, но и ославлю его на весь Союз. Если он решил нас обмануть, пусть немедленно все исправит — тогда я его прощу. Пускай все закончится одним-единственным скандалом, который уже произошел. Но если произойдет еще хоть один, то Зарипову несдобровать! Вот так ему и скажи. И не слушай никаких заверений и клятв. Язык у него подвешен лучше, чем у любого меламеда, но то, что произошло, надо исправлять не словами, а делами.

Как же неприятно разочаровываться в людях! Прямо-таки больно! Никак не могу привыкнуть к этому. Ты сейчас, конечно же, вспомнишь, как я переживал по поводу Сапожкова? Но то было другое дело. Хотя бы потому, что я тогда не валялся на больничной койке и смог быстро навести порядок. Да и если уж говорить начистоту, то к Сапожкову просто надо было получше присмотреться, прежде чем иметь с ним дело. Посидеть, выпить чаю, понять, что у него на уме. Но о Зарипове я был прекрасного мнения и очень ему доверял. Останавливаюсь, чтобы не повторять заново то, что я уже написал. Обидно, неприятно, больно.

И на всякий случай, любимая моя, чтобы я был спокоен, обзвони завтра прямо с утра все места наших выступлений, начиная с Русского драмтеатра и заканчивая Дворцом культуры обувщиков, и скажи, что выступления Мессинга отменены из-за его болезни. Это не займет у тебя много времени, драгоценная моя, но зато я буду совершенно спокоен. На тебя я всегда могу положиться. Я знаю это, я ценю это, и я благодарен тебе за это тысячекратно.

Прости, любимая, что нагружаю тебя неприятными делами, но кто же мог подумать, что такое случится? Ты знаешь, как ответственно я отношусь ко всем делам, а уж к работе и подавно, и ты прекрасно понимаешь мое состояние.