Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

Уйти отсюда, стать по-настоящему свободным человеком, спокойно спать — к этому Огрызок стремился всей своей сутью.

Он спал, открыв в блаженной улыбке рот. Смачный храп вырывался из горла Кузьмы, оглушал землянку.

Может это, а скорее, отступившая усталость, подарили в ту ночь глубокий сон, помешавший услышать пургу, разыгравшуюся снаружи.

Она сорвалась с неба назло мечте человека и за считанные часы не просто

выбелила землю снегом, а намела целые сугробы, утопив в них отвал и землянку, деревья и кочки, занесла, заморозила ручьи и речки. Никого не пощадила. И под утро, увидев плоды своих трудов, взвыла от радости.

Удалось ей загнать в ловушки всех живых. Вон человек — век из своей норы не вылезет теперь. Дверь землянки наружу открывалась. Попробуй ее отвори, коль сугробом подперла ее пурга.

Самому нынче не спастись. Заживо занесла непогодь. А и помочь некому. Кто откопает? Кому нужен? От смерти или от жизни. Теперь и крючок ни к чему. Сугроб лучше любого запора. Надежней сотни сторожей. Его лопатой не сдвинешь, а уж слабым человечьим рукам справиться с ним и вовсе не под силу. Не то что дверь подпер сугроб, а и на крышу землянки навалился плечом. Словно прикорнул на ней на время зимы. Или спрятал человечье жилье от зверей и врагов. От всех разом.

Словно спутала плутовка зима мужика с медведем, который по неопытности иль по старости забыл, что по холодам ему пора залечь в спячку — в берлогу до самой весны.

Кузьма проснулся внезапно от оглохшей тишины, поселившейся в каждом углу землянки. Темнота удивила. В оконце не пробился ни одни луч света. Огрызок чиркнул спичкой. Увидел окно, занесенное снегом. Не поверил глазам. Снял крючок с двери. Попытался открыть, но дверь даже не дрогнула.

Кузьма похолодел от ужаса. Он понял, что оказался в плену у Колымы надолго, быть может — навсегда.

— Эх, старое чувырло! Ночи сдрейфил, зверюг и темноты! Теперь канай, как в могиле. Нет бы слинять во время! Забил бы хрен на Тихомирова, гулял бы себе на воле. А нынче ожмуришься, как последний фраер. И ни единая падла тебя не вспомнит! — ругал себя Огрызок, беспомощно суча кулаками. Побегав по землянке, он лег на топчан. Но сон не шел к нему. Мозг словно воспалился. И вдруг вспомнил, заколотился в стену, за которой всегда шуршало.

— Эй, ты! Ходячая параша. Все дрыхнешь? Черт тебя в задницу раздери! А ну! Выкапывай меня из снега! Иль не видишь, что и до ветру выйти не могу. Я не фаловался пахать на вас до погибели! Сдыхайте сами! Хиляй наружу! Да выколупывай меня шустрей! Не то, когда выберусь да встречу, ходули вырву из жопы — спички вставлю взамен, — грозился Кузьма отчаянно.

Но за стеной никто не отозвался. Ни шороха, ни звука не услышал Огрызок в ответ.

— Шлангом прикидываешься? Мумусу себе корчишь? Коль ты в мои стремачи подрядился, давай, вкалывай! Не то разворочаю стену, мурло на жопу поверну паскуде вонючей! Шустри, пропадлина! — орал Огрызок, злясь на тишину. И прислушивался. Ждал ответа. Не уловив ни звука, принимался базлать с новой силой.

Уж чего только не наобещал он своему соседу. Как ни грозил ему. Бранил последними словами, исчерпал всю феню. Обещал с живого шкуру снять. Раскидать его по кускам зверюгам. Но и это не подействовало. И тогда, обессилев вконец, Огрызок умолк, решив обдумать, как выкрутиться самому из внезапной беды, свалившейся на его голову вместе с пургой. Огрызок готов был отметелить самого себя за то, что так бездумно оставил снаружи лопату и топор, пилу и кайло. Теперь бы они пригодились. А голыми руками не одолеть напасть.

Кузьма зажег огарок свечи, огляделся по углам. Нет, ничего не осталось в зимовье, что помогло бы вырваться наружу.

Он только теперь осознал все. Охапка дров, чайник воды да несколько банок тушенки. На них долго не протянешь.

«Как быть?» — озирался Кузьма и чувствовал, как знакомый холод страха вновь леденит душу.

Ничего не осталось в землянке. Даже ведро с водой выставлял наружу. Единственный нож. Но здесь он так же беспомощен и бесполезен, как жизнь…

За стеной ни шороха. А Кузьме невтерпеж. Так хочется перекинуться словом. Пусть отматерит сосед, но хоть почувствовать рядом живую душу.

— Эй ты, козел долбанный. Вякни что-нибудь! — просил Огрызок. Но в ответ ни слова: — Чего ссышь? Пас никто не услышит. Никому мы не надобны! Ни одна «малина» не достанет! Ботай что-нибудь. Ну хоть бы про жисть засратую трехай. Ведь по вашей указке приморился я тут, как на погосте! — и самому стало страшно от жуткой правды, высказанной невзначай.

Огрызок прислушивался к звукам до звона в голове. Но за стеной все было тихо.

Знай бы Кузьма, что его сосед, не желая больше брать харчи у Огрызка, вечером уехал в Магадан, сошел бы с ума от горя. Тот успел уйти от пурги. И, пройдя до трассы, вскоре остановил машину, проголосовав у обочины. Он намеревался вернуться утром.

Огрызок о том и не подозревал. Он верил, что сосед, сказавшись охраной, обязательно пробьется к нему, вытащит, поможет. Но тот был далеко. Кузьма, выплеснув всю ярость на огложенную стену землянки, снова лег на топчан.

«А может, пурга его доконала? Или размазал его Баркас? Но если б так, давно б ко мне возник, паскуда. А что, коль зверюги схавали козла? Вот

дела! Стремачил фартового, а сам влип на зубы волчьи», — передернуло Кузьму.

Огрызок попытался растопить печку, но трубу, видно, тоже занесло и дым пошел в землянку.

«Мать твою! Вот непруха прицепилась, куда ни сунься, всюду дерьмо!» — злился Огрызок. И, съев банку тушенки, глотнул воды из чайника. Достал пачку махорки из собранного в путь саквояжа. Закурил. На душе потеплело: «А что если выдавить стекло в окне? Это и вода, и выход наружу. Вот только не пролезть мне в него. Маловато. Не проскользну. А и снег растопить не на чем. Трубу забило. Сосульки иль снег жрать не будешь». Кузьма решил настрогать лучин. Они дадут пусть неяркий, но свет и хоть какое-то тепло. Ведь не замерзать же заживо. И Огрызок, ловко орудуя ножом, вскоре зажег лучину, она трещала, освещая темные углы, отстреливала смолистые искры. От лучины шло едва ощутимое тепло.

Огрызок убеждал себя, что через пару дней его придут спасать, обязательно откопают. Не дадут пропасть. Ведь он здесь оказался не по своей воле, а по просьбе Тихомирова…

«Пару дней перекантуюсь! И не такое видывал. Зато когда нарисуется следчий, я с него за муки свой навар сорву!» — мечтал Огрызок. Он укрылся телогрейкой. И, глядя на догорающую лучину, вскоре уснул. Сколько он спал и сам не знал. Счет времени был давно потерян. Общение с внешним миром оборвалось. Пока была еда и лучины, Огрызок не унывал. Он ждал и верил в чудо спасенья. Но едва кончилась последняя банка тушенки, забеспокоился.

Да и то сказать правду, тянул, сколько мог. Не распуская пузо. И воду из

чайника цедил по глотку. Кузьма и сам не заметил, как понемногу начал слабеть. Постоянное недоедание и холод быстро подточили силы. Огрызок старался их беречь, а они таяли. Сколько времени прошло с момента невольного заточения, Кузьма не знал. Лишь дрожащие ноги подсказали, что прошло немало времени. И мужик уже не вставал с топчана. Да и к чему? Для чего, если ни еды, ни воды, ни спичек не осталось. Лишь крохи тепла, которые так трудно сберечь под старой замусоленной телогрейкой.