Кровные братья - Фридрих Незнанский

Между тем с блинами было покончено. Турецкий помахал рукой симпатичной девушке с родинкой и попросил принести еще пива.

«Продолжаем. Вариант… э-э-э… „Дэ“. А что, если это господин Владимирский затеял всю эту аферу? Мотив? Возможно, творческая ревность? Хотя Владимирский тоже неплохо раскручен, весьма знаменит и уверен в себе. Но кто их знает, этих гениев! Сальери тоже был раскручен и знаменит и тем не менее нашел причину завидовать Моцарту. А что, если Владимирский с детства завидовал Райцеру — мало ли почему? Может, того больше любила учительница, или у него были лучше отметки, или его предпочла смазливая девчонка из соседнего подъезда. Или его родители были богаче… Кстати Райцер — из благополучной профессорской семьи, если я правильно помню. И вот, за долгие годы легкая ревность превратилась в лютую ненависть и… и что?»

Александр Борисович заканчивал свой анализ уже за кофе с сигаретой.

«Итак, остался последний вариант. Какая там получается буква? Ну неважно. Короче говоря, остается вариант, что Райцер и Владимирский задумали эту шутку вместе. Цель? Да хотя бы то же самое получение страховки. Впрочем, тогда не вполне понятно, с какой целью Райцер так явно „наводит“ на Владимирского всем этим рассказом про „Леонору“ и про то, что тот фактически намеренно выманил его из артистической. Нет, эта версия едва ли хороша».

Турецкий расплатился и вышел на канал Грибоедова. Зимнее солнце отражалось в куполах Спаса на Крови.

«Впрочем, нет! Есть еще одна версия, ну самая примитивная и дурацкая. Что некто, желая по какой-то причине завладеть скрипкой Страдивари, ничтоже сумняшеся нацелился именно на инструмент лондонского гастролера, но сделал это совершенно случайно. И, таким образом, похищение не имеет отношения ни к личности Геры Райцера, ни к его скрипке, как таковой. Вариант дебильный и примитивный, но именно такие часто оказываются верными».

Турецкий посмотрел на часы, после чего стал оглядываться в поисках такси.

«Ну что ж, дорогой друг Александр Борисыч, кажется, ваша поездка в этот туманный и загадочный город не прошла зря. А теперь, как там было у Чехова, которого уже поминал сегодня наш потерпевший Гера Райцер? В Москву! В Москву!»

Перед ним остановился желтый автомобиль с шашечками. Турецкий сел на переднее сиденье и победно провозгласил:

— В Пулково!

Боксерский зал Дворца спорта «Крылья Советов» на Ленинградском проспекте, насыщенный специфическими запахами, свойственными подобным помещениям: кожи, резины, пота десятков здоровых молодых мужиков, находящихся в непрерывном движении, — гулким резонансом отвечал на каждый очередной могучий удар. А они сыпались буквально пачками: кто-то беспрерывно лупил по огромным подвесным боксерским «грушам», на всех свободных пятачках неустанно мутузили друг друга тренирующиеся парочки, из левого угла жутким металлическим лязгом ухала бросаемая на подпорки штанга. В общем, картинка и общая атмосфера не для слабонервных.

— Ну как тебе, Олег?

— А что? Нормально.

— Пошли подойдем к Нилычу.

Знаменитый Нилыч оказался очень моложавым, энергичным, подвижным мужчиной с почти что добродушным выражением лица. Он, надо сказать, никак не соответствовал тому образу боксерского тренера — сурового, неулыбчивого, изувеченного шрамами, — который нарисовал себе в воображении Лисицын. В настоящий момент Нилыч был занят тем, что бегал и прыгал, беспрестанно подавая какие-то указующие реплики, вокруг двух парней, ведущих учебный бой.

— Здрасте, Федр Нилыч. Я вот тут привел парня…

— Подожди, Толя! Леня, ну почему ты все время открываешься? Ну сколько я могу повторять одно и то же? Женька ведь тебя просто щадит! А другой, в настоящем бою, не пощадит. И получишь так, что мало не покажется! Ладно, хватит на сегодня. Устал я с вами, как черт! Куда проще самому на ринг выходить, чем пытаться вдолбить в ваши головы элементарные вещи. Здравствуй, Толик!

— Федр Нилыч, тут вот мой сосед, Олег Лисицын…

— Сосед, говоришь?

— Ну да. Очень хотел бы заниматься боксом.

— Так идите переодевайтесь! Чего вы в зал в верхней одежде-то заявились? Ты что, Толя, правил не знаешь?

— Нет, но я хотел спросить сначала…

— Немедленно переодеться!

— Ничего себе строгости тут у вас!

— Да ну. Понтит Нилыч. Он вообще-то мировой мужик.

А потом Олег бегал, прыгал через скакалку и просто так, снова бегал, до изнеможения отжимался от пола, снова бегал и подтягивался на турнике… Наконец-таки Федор Нилович попросил Анатолия обрядить Лисицына в боксерские перчатки. В спарринг-партнеры ему был определен тот самый Женька, который только что тренировал не слишком удачливого Леню.

— Женя, поосторожнее! Ну да ты сам все знаешь.

Принять стойку, приблизительно напоминающую настоящую боксерскую, Олег сумел, как ему казалось, достаточно хорошо. Все-таки опыт многочисленных боксерских поединков, просмотренных по телевидению, сказывался. Но когда он начал один за другим пропускать несильные, но чувствительные удары, стало ясно, что телеви-зионно-зрительского изучения бокса явно недостаточно. К тому же каждый удар, приходящийся на еще не зажившие синяки от встреч с мордоворотами Хана, был очень болезненным. Но Олег терпел, терпел изо всех сил. Вытерпел он и последний удар, самый сокрушительный, от которого слегка помутилось в голове и весь зал: пол, стены, потолок — почему-то начал плавать и как-то странно перемещаться в пространстве.

— Брейк! Женя, ты не слишком ли?

— Да что вы, Федр Нилыч! Я ведь осторожненько…

— Ничего себе: «осторожненько»! Явный нокаут! Но парень-то молодец! Даже на ногах устоял. Так, как тебя зовут-то? Олег? Ты как себя чувствуешь? Голова кружится?

Голова не просто кружилась. Перед глазами плавали разноцветные полосы, и, кажется, даже подташнивало.

— Я в порядке.

— Ну а раз в порядке, подойди сюда. Лисицын сделал несколько неуверенных шагов.

Шатало, ноги почему-то внезапно как-то ослабели, хотелось прилечь. Но он превозмог себя и пытался стоять как можно прямее.

— Ты уж извини, парень. Но спорт у нас серьезный, сугубо мужской, тут сюсли-мусли не разводят. И бывает, что получаешь удары посильнее, чем угостил тебя Женя. Ты ведь понимаешь, надеюсь, что он это сделал не со зла? Это наши, так сказать, приемные экзамены. Выдержишь — милости просим к нашему шалашу, будем работать, не понравится — ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет. Дайте ему воды. И попить, и лицо сполоснуть. Ну, приходишь в себя?

— Да. Все хорошо.

— Тогда слушай. Заниматься с тобой я готов, если, конечно, ты не струсишь и не пожалеешь после первого Жениного «благословения» себя, любимого, а твердо усвоишь, что на пути у боксера таких «благословений» предстоит еще о-хо-хо сколько. Как у тебя с учебой?