Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Скибинских (Лихно)

улыбку не ответила, но тоже махнула рукой и покатила дальше по двору.

А Вера вошла в цех и отправилась в раздевалку, прислушиваясь к неумолчному грохоту за стеной.

Ткацкие станки ровно и безостановочно выстукивали свой ритм. Вдоль станков сновали молоденькие девчонки и женщины постарше, подвязывая оборвавшиеся нити, переключая станки с режима на режим. Все они были одинаково повязаны косыночками, а в остальном одеты по-разному. Кто в темных халатах, кто в ярких платьях, кто в брюках с кофточками.

Раньше, в первые годы комбината, у всех у них была униформа: комбинезоны из прекрасного ситца, ими же производимого. Но со временем продукция комбината стала греметь на всю страну, потом о ней прослышали за рубежом. Соответственно и эти замечательные ситцы сначала распространились по всей стране, а затем стали уплывать за ее кордоны, все реже и все в меньшем количестве оседая в родном городе. А затем и родная страна практически потеряла возможность любоваться этими российскими ситчиками. На сегодняшний день продукция комбината была уже продана в двадцать иноземных государств на двадцать лет вперед.

Правда, ткачихам выдавали норму — по восемь метров ситца в год. Но кто же станет тратить натуральный дефицит на рабочие комбинезоны? Вот и парились в цехах ткачихи в синтетике — от пятидесяти до ста процентов. Так что, плюсуя к этому запыленность и влажность, они спецмолоко получали не зря.

Вера работала в своем ряду спокойно, умело, с изящной сноровкой, в которой ощущался многолетний опыт. Глаза Веры внимательно следили за ритмом станков, готовые уловить малейший сбой.

Но ее отвлекли: подкатился очкастый толстячок в костюме с нарукавниками, размахивающий голубыми билетиками.

— Вот! — перекричал он гул станков. — Достал! Два в филармонию, концерт Брамса!

Вера слегка замялась. И он это сразу почувствовал, обеспокоился.

— Что? Что не так?

Ну как ему объяснить? Надо же, интеллигентный человек — технолог, а не понимает.

— Что, ну что? — не отставал он. — Не надо филармонию?

— Да нет, Леонид Григорьевич, почему, филармонию надо, но только, может, не так сразу…

— Как сразу?

Ладно, придется объяснять. Разве он не знает, что Катерина тут совсем недавно? Почему же, знает, три месяца. Ну вот. А знает он, откуда Катерина сюда приехала? И это знает: с Крайнего Севера. Вот именно, прямо из тундры. А там, в тундре, конечно, у каждого пастуха оленей на шее болтается транзисторный приемничек, но зато телевизора они еще не видели. То есть видели, но только на витрине в поселковом магазинчике. Телевизоры туда уже завезли, но телевидения там пока что нету — не доходит туда напрямую, а ретрансляторы только еще строят.

— Боже мой, — ужаснулся он, — неужели еще имеются места без телевидения?

— Имеются, Леонид Григорьевич, очень даже имеются.

Он многого не понимал, этот технолог. Дожил до сорока лет, а не понимал. Может, оттого, что всю жизнь был мри маме — тоже технологе, даже замначальника отдела главного технолога на комбинате. В далекой юности мама — женщина умная и остроумная — довольно умело отшивала всех кандидаток в Ленечкины жены. Боялась, что разлучат ее с сыночком эти недостойные создания. Леня поначалу еще барахтался, сопротивлялся, но потом приник. Жить с мамой было удобно и нехлопотно. А что до разовых сердечных утех, то в «текстильном городке» это бы было проблемой.

Так они и жили. С мамой. Но когда мама вышла на пенсию и осела в пустом доме, ей захотелось внуков. И теперь уже она сама стала усиленно подталкивать сына к союзу Гименея. Но тут уж старый холостяк — а Ленечка незаметно стал именно таковым — принялся с наследственным хитроумием отфутболивать одну за другой всех маминых невест.

Завершилось все это житейски просто и невесело. Не дождавшись внуков, мама ушла в мир иной. Ленечка остался один. И тогда он обратился за помощью к Вере.

— Что же делать? — Леонид Григорьевич растерянно вертел в пальцах голубенькие билеты.

— Да ничего такого. — Вера обеспокоилась: — Вы только не думайте, Катерина хоть и из тундры, а девушка толковая! Она и до Брамса обязательно дотянется. Но — со временем. А для начала, может, вам в театр? Я вот на той неделе смотрела «Брак по любви» — смешная комедия. И со смыслом.

— Конечно, конечно, — поспешно закивал он, — я согласен и на «Брак поневоле».

— «По любви»! — строго уточнила Вера.

Больше в этот день ее никто от работы не отвлекал. Был конец месяца, план, естественно, горел. И в цехах, и в отделах была привычная, но от этого не менее напряженная запарка. Так что всем было не до матримониальных вопросов.

Только в обеденный перерыв у Веры состоялся еще один разговор на эту тему. Они сидели в дальнем тихом закутке комбинатской столовой, и Вера задумчиво жевала котлету, слушая восторженный щебет хорошенькой глазастой блондиночки.

— И Гурам говорит: «Нина, я проверил свои чувства к вам, и они выдержали трудное испытание временем!» А я тогда говорю: «Представьте себе, Гурам, я тоже испытываю теплую симпатию». А Гурам тогда мне: «Раз мы оба это испытываем, я думаю, мы оба должны быть вместе!» Верочка, я ужасно счастлива! Спасибо тебе, за все, за все спасибо!

Нина чмокнула Веру в щеку. И пригляделась к ней.

— А ты что, Верочка, ты не рада за меня?

— Рада, конечно, — задумчиво отвечала Вера. — Рада, но опасаюсь: рановато я тебя просватала…

— Верочка! — удивилась Нина. — Между прочим, я уже вполне совершеннолетняя!

— Совершеннолетняя. Но неприспособленная. Готовить совсем не умеешь. Я ведь предлагала: давай сначала готовить научу, а потом уже…

Вера ковырнула вилкой развалившуюся котлету.

— Учти, Ниночка, муж такое есть не будет.

— Муж? — беспечно засмеялась Нина. — Да Гурам из моих нежных ручек примет даже отраву!

— Этого я и боюсь, — вздохнула Вера.

А после работы поток девушек — в отличие от утреннего, неторопливый и усталый — тек в обратном направлении, от комбината к общежитию.

И нелегкий рабочий день давал себя знать, и сама дорога была хоть и та же, а иная — не с холма, а в гору. Так что разговоров было куда меньше, чем утром, даже самые юные и болтливые приумолкли. Впрочем, все это только до вечера. Сейчас передохнут часок, намарафетятся и на пришедшем втором дыхании рванут из жизни общественно-трудовой в сферу лично-развлекательную. В разнообразную вечернюю жизнь, а кому повезет — ив ночную. А чего, народ холостой, неженатый, а главное — в большинстве своем молодой.

Еще вечерний поток отличался от утреннего тем, что утром он был плотнее и целеустремленнее — все спешили в одно место