54 минуты. У всех есть причины бояться мальчика с ружьем - Марике Нийкамп

Я смотрю на телефон, который все еще лежит передо мной и полицейским.

Пожалуйста, пожалуйста, пусть Мэтт сможет пойти – побежать – на костылях. Даже если он устал…

Он так нужен мне дома. Я должна стать такой сестрой, какой он меня видит.

Крис кладет руку мне на плечо.

В свой день рождения Мэтт играл с Крисом на газоне. Он одолжил Крису костыли, и они оба удерживали равновесие, опираясь на один костыль, а другим сражались как мечом. На улице было холодно, от их ртов шел пар, но ни тот, ни другой курток не надели. Маме это совсем не нравилось. Мэтту не было дела до холода. Он прыгал, хотя ноги едва его держали. Он бегал, не боясь упасть. А Крис относился к нему как к младшему брату, которого у него никогда не было. Они долго гонялись друг за другом. Так радостно было видеть их обоих счастливыми.

Я купила Мэтту праздничный торт в стиле «Звездных войн» и теперь достала его из коробки.

– Они испортят аппетит, если мы разрежем торт прямо сейчас, – сказала мама, расставляя на столе тарелки.

– И не будут картошку? Это неважно, мама. Когда Мэтт набегается, он лошадь съест.

Я высунулась из окна и позвала:

– Обедать!

А потом принялась раскладывать приборы возле тарелок.

– Хорошо бы… Только потом его будет тошнить.

Я посмотрела на маму:

– Ты уверена? Он же не похудел.

Мама кивнула.

– Мы с папой разговаривали с педиатром. Если болезнь затронет почки, его придется…

Она не произнесла «положить в больницу», потому что в кухню ворвались Крис и Мэтт. Мама многозначительно посмотрела на меня, словно хотела сказать «поговорим об этом позже». Отцу приходилось много работать, чтобы оплачивать медицинские счета, а Трейси была за границей. Теперь мама доверяла мне все больше и больше. Мне ненавистна была мысль о том, что даже самая незначительная, дурацкая инфекция могла убить моего брата. При волчанке на иммунную систему надежды нет.

Я бы предпочла остаться в счастливом неведении, чем постоянно думать, что мы можем потерять Мэтта.

– Потрясающе! – Мэтт уставился на свой торт. – Это нужно сфотографировать!

Мама взяла со стойки камеру и сфотографировала Мэтта и Криса по обе стороны от торта. Мама занималась скрапбукингом, и недавно Мэтт тоже им увлекся. Поначалу я этого не понимала, но когда Трейси уехала, все изменилось. Фотографии возвращали нас к прошлому.

Мы сидели за столом. Мэтт занял папино место, потому что отец снова работал допоздна. Кусочек торта с фигуркой Хана Соло он отложил на тарелку и поставил ее перед компьютером для Трейси. Солнце село, стемнело. В круге света мы чувствовали себя семьей. Мне хотелось, чтобы так было вечно. Чтобы Мэтт не корчился от боли, а мама не укачивала его, пока он не заснет. Чтобы она не возвращалась в свою комнату и не плакала до прихода отца. Но как учила меня Трейси: если боишься, думай о завтрашнем дне. Завтра все будет по-новому. Завтра появится новый шанс. Завтра я буду дома.

Из телефона доносятся крики, потом голос Отем:

– Они здесь, Мэтт. Спецназ уже здесь.

Я плачу от облегчения и опираюсь на Криса. Я готова к новому дню, к новому старту. Я поднимаю голову и целую Криса в губы.

Он замирает, а потом целует меня в ответ. Мы уже не знаем, где заканчивается он и начинаюсь я. Первое, что стало правильным за целый день.

– Никогда не покидай меня, – шепчу я.

– Даже через тысячу лет!

Я ощущаю на коже тепло его дыхания. Он наклоняется и снова целует меня, словно нас ждет конец света. И так оно и есть.

– Сильвия, что он сделал с тобой? – повторяет Томас.

Он стоит передо мной, глаза его сверкают. У него глаза Мама́, карие с зелеными искорками. Он бьет кулаком в стену, и тогда словно открываются шлюзы и льются слова, которых мы не говорили друг другу в эти последние месяцы.

Пока Мама́ не заболела, жизнь была ярче, а мы с Томасом – неразлучны. Когда нам было двенадцать, мы проводили лето на ферме и почти каждую ночь ускользали искать сокровища. Мама́ не знала, а Абуэло спокойно спал – или, по крайней мере, притворялся. А мы отправлялись в поход. Мы были лучшими искателями сокровищ – пока я не забралась на крышу гаража, не свалилась оттуда и не вывихнула запястье.

Мы страшно перепугались. Мне не хотелось будить Абуэло или говорить Мама́, но рука ужасно болела. Мы спрятались. Томас через окно забрался на кухню и принес мне льда, а потом прошерстил все шкафы в поисках сладостей. Я ждала его в нашем домике на дереве.

Он вернулся, и мы пили лимонад и ели шоколадные батончики, пока они нам окончательно не опротивели. Томас складывал бумажные самолетики из оберток. Боль ослабела.

Когда занялся рассвет, мы разобрали наши ночные сокровища – красивые камешки, старые ботинки и почти целый лисий череп. Томаса интересовал только череп.

– Это часть истории, – сказал он.

– Это всего лишь лиса, – возразила я. Меня пленяли ботинки, старые кожаные ботинки. – А вот у этого есть история.

Томас закатил глаза, и я усмехнулась.

– Не просто история, а тайна. И все эти тайны – наши, и мы будем их хранить.

Если сегодня мы умрем, я не хочу, чтобы он думал, что подвел меня.

Я дотягиваюсь до него и ругаю себя за слезы, что текут по щекам. Я не хочу, чтобы он знал, что Тайлер меня изнасиловал. Я не хотела, чтобы Мама́ знала об этом. Я хотела, чтобы она запомнила меня счастливой. Никто из них ничего не мог сделать. Они не могли остановить его.

У Оппортьюнити слишком много секретов.

Единственное, что сейчас важно, это то, что мы вместе – и мы живы.

– Ничего. Он ничего не сделал.

Когда дверь в аудиторию распахивается, все кричат. Я наклоняюсь посмотреть, что происходит. Полдюжины спецназовцев спешат по проходу. Я осторожно устраиваю Мэтта поудобнее на рюкзаке. Лицо его посерело, черты заострились. Губы посинели, и он уже ничего не может сказать.