Избранные произведения - Лайош Мештерхази

нам все-таки удалось переправиться через две демаркационные линии. Но в Галиции, в городе Стрые, мы попали в скверную историю.

Мы прибыли в Стрый как раз в тот момент, когда город захватили украинские белобандиты. Ну и герои же они были! В ротах было больше офицеров, чем солдат, и ряды сверкали золотыми погонами, блестящими саблями, темляками. Я провел в Стрые недели три, и честное слово, ни одного из офицеров ни разу не видел трезвым.

Не успели мы выйти из вокзала на площадь, как они первым долгом отобрали у нас обувь. В тот год выдалась суровая зима, а мы оказались разутыми. Когда мы пришли в город, у нас уже не было портфелей, пальто, шляп, а в карманах не осталось даже огрызка карандаша. Сколько вояк, столько грабителей: офицер ли, рядовой — все равно. Разница заключалась лишь в том, что портфель и обручальное кольцо отнял у меня штабной офицер, зимнее пальто — строевой офицер, все остальное — чины помельче.

Я запомнил фамилию человека, у которого была явка: его звали Лебович. Коммунист, еврей по национальности, в Стрые он был в то время единственным, кто мог нам помочь, разумеется тайком. Мы добрались до еврейского квартала в страшный час — час погрома. Надо сказать, что белогвардейцы, врывавшиеся в города, первым делом устраивали погромы. Из домов неслись несмолкаемые крики и стоны, в конце улицы горели два дома, несколько человек пытались погасить пожар, из дверей выглядывали испуганные лица. Вот куда мы попали раздетые и разутые, посиневшие от холода, и выглядели не лучше, чем те несчастные, которых громили.

Семью Лебовича мы разыскали в подвале, куда она забилась, спасаясь от погрома. Это была самая многочисленная семья, какую мне когда-либо пришлось видеть. У старика было шестнадцать сыновей и четыре дочери, а сколько еще внуков, зятьев, невесток и прочих родственников! И главное, все они жили одной семьей в двухэтажном тесном деревянном домике. Несмотря на вопиющую бедность, они приняли нас радушно: старший сын — потому что был наш товарищ, остальные — ради него.

Нас приютили, достали одежду и провизию. Сами несчастные и гонимые, они делали все возможное, чтобы помочь нам продолжить путь. Однако, несмотря на все старания, нам пришлось провести у них недели три, и за это время мы были свидетелями еще пяти или шести погромов. Девочка, погибшая от многократного изнасилования, на улице мертвый старик с разбитой головой, — все это были частые, повседневные явления.

С большим трудом удалось раздобыть фальшивый паспорт, один-единственный. Мы бросили жребий, и выиграл мой товарищ — он поехал дальше, в Россию.

Как я узнал позднее, он благополучно приехал в Москву к Ленину.

А я, пустившись в обратный путь, был задержан. На привокзальной площади в ожидании поездов скопилось не менее тысячи человек, главным образом евреев, спасающихся от погромов; и вот эту площадь оцепил отряд конных казаков и принялся топтать людей лошадьми. Я вскарабкался на дерево, ибо стоял с краю и первым подвергся избиению. Кое-кому удалось укрыться в вокзале, кое-кто спасся бегством. Это было настоящее сражение, хоть оно и продолжалось всего несколько минут; площадь опустела в мгновение ока, остались лишь убитые и раненые — было их около сотни. Солдаты тотчас занялись мародерством: снимали одежду, стаскивали сапоги, шарили по карманам и грызлись меж собой из-за добычи. Смеркалось; голое дерево, на котором я сидел, было плохим укрытием. «От него мало пользы, — подумал я. — Спущусь и попытаюсь пробраться в вокзал».

Тут подо мной подломился сук, я грохнулся наземь и угодил прямо в лапы к офицеру, который, как выяснилось, давно мечтал поймать шпиона. Был он, разумеется, вдребезги пьян, и во хмелю ему показалось, что давнишнее его желание сбылось. Я знал по-польски и по-украински всего несколько слов, и он очень скоро обнаружил, что его пленник — не местный. Он поволок меня в казарму и позвал переводчика. Мне удалось довольно складно рассказать о том, что я военнопленный и держу путь домой, в Венгрию. Впрочем, я мог говорить что угодно — так или иначе мне был обеспечен смертный приговор.

Меня втолкнули в казарму, которая прежде, как видно, служила сараем для дров или угля. Собралось нас там человек двадцать. Все мы наутро ждали казни. Кроме грабежей и убийств, совершавшихся прямо на улице, негодяи белогвардейцы практиковали также казни «по закону» и совершали их во множестве ежедневно. Человеческую жизнь они не ставили ни во что, им было все равно, убить ли человека, раздавить ли червя.

Однако большая семья Лебовича, как оказалось, не упускала меня из виду. То ли смекнули они, какая мне угрожает опасность, то ли приметил один из многочисленных внуков, когда меня отводили в казарму, не знаю. Как бы там ни было, а ночью у сарая мы услышали странный шум, словно бы кто-то скреб внизу по дощатой стене. Сперва мы решили, что это крысы. Но тут послышался шепот.

Младшая дочь Лебовича, прелестная черноокая девушка с ослепительно белой кожей, просунула мне в щель саперную лопатку. Как пришла ей в голову эта мысль, не знаю. Хотя в Стрые постоянные гонения многому научили людей. Проникнуть по крыше дома, через заборы во двор казармы, переоборудованной, кстати сказать, из школы, было делом отнюдь не легким, а совершила его в морозную звездную ночь совсем молоденькая девушка — и это было удивительно.

Получив лопатку, мы, арестованные, тотчас принялись за работу. Она не спорилась. Земля промерзла и была как камень, лопатка то и дело зазубривалась, и, кроме того, надо было соблюдать величайшую осторожность — по другую сторону сарая, у двери, стоял часовой. Мы работали по очереди. И, должно быть, не раз отчаивались те, кто, свалившись от усталости, отползал в угол. Надежда, трепетавшая прежде, часто превращалась в прах. Хотя нас было двадцать, ожидавших наутро казни, но сильных духом и телом мужчин было среди нас мало. Нелегкое дело рыть в промерзшей земле траншею, в которую мог бы проскользнуть человек. Предположим, что мы б ее все-таки выдолбили, а что потом? Пока бы пробирались поодиночке, наступил бы рассвет и часовой мог все обнаружить. А попадись мы, нас долго бы пытали и мучили, прежде чем накинуть петлю. Утром, должно быть часов в пять, пролез в траншею первый из нас, юноша. Он был такой щуплый, что выглядел мальчиком лет двенадцати. Очутившись на воле, он с помощью девушки, принесшей лопатку, принялся ногтями, щепками, перочинным ножом рыть, скрести замерзшую землю, углублять отверстие снаружи. Приблизительно к половине шестого мы