Чемодан миссис Синклер - Луиза Уолтерс

Дороти. Доротея. Ян с неимоверным трудом мог заставить себя произнести ее имя полностью.

Миссис Дороти Синклер.

Койка в госпитале была достаточно удобной: прочной, застеленной белоснежным бельем. Правая рука, донимавшая Яна, оказалась сломанной. По словам врача, варварски сломанной в нескольких местах. Теперь она до конца жизни будет подводить его в самые неожиданные моменты. Из услышанного Ян уяснил, что рука будет чувствовать погоду и вообще болеть без причин, добавляя ему раздражения. Но он остался жив и в целом хорошо себя чувствовал. Врачу он заявил, что на следующей же неделе вернется в строй.

Вот только ранили его в правую руку. Писать сейчас он не мог. Ян подумал было попросить медсестру, но не стал. Он не хотел, чтобы даже такой ангел, как Сильвия, слышала слова, адресованные другой женщине. Все здешние медсестры были молодыми, хорошенькими девушками, в меру самоуверенными и кокетливыми. По крайней мере, с ним. Когда состояние позволяло, Ян слегка флиртовал с ними, но больше из вежливости. Славные девушки, у которых тяжелая работа. Но ни к одной из них Яна не влекло по-настоящему.

Пришел новый врач. Присел на койку, представился: доктор Бертон. Не утомит он Яна, если они немного поговорят? Ян сразу понял: перед ним главный врач госпиталя. Он поделился своей догадкой. Доктор Бертон улыбнулся. Что ж, они могут говорить откровенно.

Мысль о столь скором возвращении в строй доктор Бертон назвал неудачной.

– Мы боимся, что умственно вы сейчас не в лучшем состоянии. Вы очень утомлены. Вам необходим более длительный отдых.

– Некогда мне отдыхать, – возразил Ян. – Я нужен эскадрилье.

За окнами был погожий зимний день. Светило неяркое солнце. По синему небу неслись стайки облаков. А в стенах госпиталя текла своя жизнь. Несколько раненых сидели у окна, курили и разглядывали госпитальный сад и окрестные поля. Кого-то куда-то везли на колясках хорошенькие медсестры. Ноги раненых были укутаны одинаковыми одеялами.

Ян вдруг понял: а ведь он даже не знает, где находится. Что это за госпиталь? Похоже, это даже не госпиталь, а большой переоборудованный особняк. Названия Ян все равно не знал. Он думал, его не вывозили за пределы Кента, но мог и ошибаться. Странно, что он до сих пор не спросил у медсестер.

– А задумывались ли вы о том, что слишком поспешное возвращение сделает вас обузой для эскадрильи? – спросил доктор Бертон. – Ваши оценки боевой обстановки могут быть ошибочными, равно как и отдаваемые вами приказы. Я уже не говорю о вашей руке, которая пока находится не в лучшем состоянии.

Доктор Бертон был молод и, как большинство врачей, излишне самоуверен. Этот парень наверняка считал себя Господом Богом. Но Богом он не был. Ян решил поставить этого парня на место.

– Говорите, ошибочные оценки боевой обстановки? Между прочим, меня ранило не в голову. Если угодно, я хоть сегодня вернусь в свою эскадрилью. Нет? Хорошо, я проведу здесь еще три… нет, два дня, а потом вернусь. Кстати, когда меня ранило, я одной рукой довел самолет и посадил его. Сколько времени прошло с тех пор? Недели две? Моя рука поправилась. Я это чувствую. Осталась самая малость, и я буду в полном порядке. Если вы не снимете мне гипс, я сам его сниму. И я это сделаю, – пообещал Ян, энергично взмахнув раненой рукой.

Доктор Бертон качал головой. Он зачем-то стал задавать Яну посторонние вопросы. Где в Польше он жил до приезда в Англию? Где изучал английский язык?

Ян откровенно скучал, давая односложные ответы. Этот разговор его настораживал.

Врач повторил свое предостережение: не делать глупостей, думать о безопасности своей эскадрильи и о собственной тоже.

Ян упрямо молчал. Он знал, что ведет себя глупо, как избалованный мальчишка. Но он не позволит командовать собой врачу, который, судя по виду, в своей жизни и кролика не убил, не говоря уже о человеке. Им с Яном друг друга не понять.

Видя бесполезность дальнейшего разговора, доктор Бертон встал, поблагодарил Яна за беседу и ушел.

Вкусный запах поднимался из кастрюли, где готовились куры. Дороти полила их жиром. Она стояла у плиты, улыбаясь самой себе. Накануне Нина принесла кур в жертву рождественской трапезе. У самой Дороти рука не поднималась оборвать птичьи жизни. Обычно этим занимался Альберт, сворачивая курам их тонкие дрожащие шеи. Прошлое Рождество Дороти встречала одна и даже не стала возиться с праздничным столом. Но в этом году она с большим удовольствием ощипала, выпотрошила и теперь готовила птицу. Божественный аромат распространялся по дому. От плиты веяло теплом, что было нелишне, когда снаружи мороз цеплялся за мир, как мокрые кружева за веревки. Девчонки наслаждались домашним уютом и предвкушали угощение. Дороти решила это Рождество отпраздновать по-настоящему. Помимо курятины, она приготовила жареный картофель, йоркширский пудинг с приправой из выращенного ею пастернака. И еще портвейн. Эту бутылку Дороти, собираясь замуж, прихватила из материнского дома. Зачем она тогда взяла вино, Дороти и сама не могла понять, сочтя бутылку частью своего странного, нелепого приданого. Возможно, чтобы через несколько лет отпраздновать Рождество 1940 года. Морозное, но спокойное. И пока что не несущее опасностей.

Девочки выпили по две рюмочки и ушли в гостиную слушать свою любимую Билли Холидей. Обе были в восторге от скромных подарков Дороти. Найдя у себя в тряпках простые носовые платки, Дороти украсила их, вышив инициалы девочек. Затем тщательно прогладила платки и подержала рядом с мешочком лаванды. Помимо того, Эгги получила шерстяной шарф, который Дороти больше не носила, а Нина – почти нетронутый тюбик красной губной помады. Не ахти какие роскошные подарки, но все-таки девочкам было приятно заглянуть под небольшую елку и достать коричневые пакеты, перевязанные обычной бечевкой.

Дороти осталась без подарков, чему была только рада. Она никогда не любила подарки. От тебя ждут, что ты будешь изображать волнение, улыбаться и благодарить. Мать дарила ей книги. «Развитие ребенка. От долины разрушений к непреходящей славе» и другие, не менее отвратительные. Дороти их никогда не читала и просто складывала под кровать. Должно быть, они и сейчас там лежат. Почему-то она вспомнила о книгах, когда поднесла к губам рюмку с портвейном и сделала крошечный глоток. Дороти редко позволяла себе состояние взбудораженности и бесшабашности, которое приносил алкоголь. Она очень любила ощущение, когда вино сначала обжигало рот, потом горло, после чего начинало свой жаркий путь по пищеводу вниз, к животу и ногам. Ей слишком нравилось теряться в этом ощущении. Ее уносило куда-то, словно воздушный шарик. Краски окружающего мира размывались, и она забывала обо всем. Зато очень хорошо помнила, как однажды поступил с нею Альберт, когда он выпил слишком много. С тех пор Дороти решила никогда не терять самоконтроля и не поддаваться губительным чарам спиртного. Но сегодня, в канун Рождества, она позволила себе это запретное наслаждение. Декабрь был месяцем обманутых надежд и разочарований, и Дороти хотелось немного забыться.