Бастард де Молеон - Александр Дюма

Стоны несчастной сменились приглушенным, сдавленным хрипом, руки свела сильная боль, а губы посинели.

— Кебир! Кебир! На помощь! — по-арабски прокричал Мотриль.

Он защищался одновременно и телом королевы, и страшной турецкой саблей, изогнутое лезвие которой, охватывая шею, срезает голову, словно серп колосок.

— Ах, басурман, ты хочешь убить дочь Франции! — вскричал Аженор.

И через голову королевы попытался поразить Мотрил я мечом.

Но в это мгновенье Аженор почувствовал, что руки Кебира, словно железным кольцом, обхватили его и потянули назад.

Рыцарь повернулся к новому противнику, хотя драгоценное время было потеряно. Королева снова упала на колени, она больше не кричала, не стонала, даже не хрипела. Казалось, что она мертва.

Кебир высматривал в доспехах рыцаря место, куда он, на секунду разжав руки, мог бы всадить кинжал, зажатый в зубах.

Эта сцена заняла меньше времени, чем необходимо молнии, чтобы сверкнуть и угаснуть. Столько же секунд понадобилось Мюзарону, чтобы последовать за хозяином и вбежать в комнату королевы.

Крик, который он издал, увидев, что происходит, известил Аженора о внезапно подоспевшей подмоге.

— Сперва спасай королеву! — крикнул рыцарь, которого не отпускал мощный Кебир.

На мгновенье воцарилась тишина; потом Молеон услышал над ухом свист и почувствовал, что руки мавра разжались.

Стрела, пущенная Мюзароном из арбалета, попала Кебиру в горло.

— Скорее к двери! Закрой ее! — кричал Аженор. — А я убью разбойника! Отбросив мешавший ему труп Кебира, который тяжело упал на пол, Аженор кинулся к Мотрилю и, прежде чем тот успел собраться и принять защитную позицию, нанес мавру удар такой силы, что тяжелый меч рассек двойной слой железа, который прикрывал голову Мотриля, и поранил ему череп. Глаза мавра потухли, по бороде полилась темная, густая кровь, и он рухнул на Бланку, словно хотел и в предсмертных судорогах задушить свою жертву.

Аженор ударом ноги отшвырнул мавра и, склонившись над королевой, быстро развязал петлю, которая глубоко врезалась ей в шею. Только долгий вздох показал, что королева еще жива, хотя она казалась оцепеневшей.

— Победа за нами! — воскликнул Мюзарон. — Сеньор, берите молодую госпожу под голову, я возьму за ноги, и мы вынесем ее отсюда.

Королева, словно услышав эти слова и желая помочь своим освободителям, судорожным движением приподнялась, и жизнь снова прилила к ее устам.

— Не трудитесь, это бесполезно, — сказала она. — Оставьте меня, я уже почти в могиле. Дайте мне крест, пусть я умру, целуя символ нашего искупления.

Аженор протянул ей для поцелуя рукоятку меча, которая имела форму креста.

— Увы! Горе мне! — вздохнула королева. — Едва сойдя с небес, я уже должна снова уходить туда. Вот я и возвращаюсь к своим невинным подругам. Бог простит меня, ибо я сильно любила и много страдала.

— Пойдемте, пойдемте, — умолял рыцарь. — Еще есть время, мы спасем вас. Она взяла Аженора за руку.

— Нет, нет, для меня все кончено! — вздохнула она. — Вы сделали все, что могли. Бегите, уезжайте из Испании, возвращайтесь во Францию, найдите мою сестру, расскажите обо всем, что вы видели, и пусть она отомстит за нас. А я передам дону Фадрике, какой вы благородный и преданный друг.

Она сняла с кольца перстень и, протягивая его рыцарю, сказала:

— Вы отдадите этот перстень моей сестре, она подарила его мне, когда я уезжала из Франции, от имени своего мужа, короля Карла.

И второй раз приподнявшись к рукоятке меча Аженора, она испустила дух в то мгновенье, когда коснулась губами железного креста.

— Сеньор, они идут, — крикнул Мюзарон, прислушавшись. — Они бегут, их много.

— Нельзя, чтобы они нашли тело моей королевы среди убийц, — сказал Аженор. — Помоги мне, Мюзарон.

И он, подхватив труп Бланки, величественно усадил его на стул из резного дерева и поставил ее ногу на окровавленную голову Мотриля, подобно тому, как художники и скульпторы изображали Пресвятую Деву, попирающую стопой поверженную главу змия.

— А теперь бежим, если нас еще не окружили, — сказал Аженор.

Через две минуты оба француза оказались под сводом небес и, добравшись до дерева, увидели убитого часового; он стоял в той же позе, прислонившись к стене, и, казалось, все еще смотрел большими незрячими глазами, которые смерть забыла закрыть.

Они уже были на другой стороне рва, когда мелькание факелов и громкие крики убедили их, что тайна башни раскрыта.

Чтобы вернуться во Францию, Аженор выбрал почти тот же путь, каким добирался до Испании.

Один, а потому, не внушающий никому страха, бедный, а значит, не вызывающий ни у кого зависти, рыцарь надеялся успешно исполнить поручение, которое дала ему умирающая королева. Правда, на дороге следовало быть настороже.

Прежде всего надлежало остерегаться прокаженных, которые, как поговаривали в народе, отравляли источники, бросая в них сальные волосы, головы ужей и жабьи лапы.

Потом — евреев, действовавших в сговоре с прокаженными; и вообще опасаться людей или вещей, всего того, что могло навредить или причинить зло христианам.

Далее — следовало бояться короля Наварры, врага короля Франции, а значит, и французов.

И еще надо было остерегаться крестьян, этих «Жаков-простаков», которые, после того как они долго возмущали народ против дворянства, наконец стали поднимать цепы и вилы на рыцарей.

И уж никак нельзя было забывать об англичанах, предательски расположившихся во всех лучших уголках прекрасного Французского королевства — в Байонне, Бордо, Дофине, Нормандии, Пикардии и даже в пригородах Парижа, и еще надо было помнить об отрядах наемников. Этих скопища разношерстного, вечно голодного сброда прокаженных, евреев, наваррцев, англичан, «Жаков», не считая разбойников со всех концов Европы, выходцев из самой бедной части ее населения, обшаривали и опустошали Францию, воевали против всех и всего: против одиноких путников и крестьян, против красоты и собственности, против власти и богатства. В наемных отрядах, столь живописно пестрых, попадались даже арабы; правда, из духа противоречия, они заделались христианами, что было им вполне позволительно, так как христиане-наемники в свою очередь превратились в арабов.

Если не принимать в расчет эти неудобства — мы перечислили здесь далеко не все, — то Аженор ехал вполне спокойно.

Путник той эпохи был обязан знать и изучать повадки вороватого воробья, подражать им. Он не смог сделать ни одного прыжка, ни одного движения, прежде чем быстро не оглянуться на все четыре стороны, чтобы убедиться, нет ли рядом стрелка, сетки-ловушки или пращи, нет ли поблизости собаки, ребенка или крысы.