Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ - Андрей Бронников

Глухо хлопнувшись о землю ногами, я завалился на бок, тут же вскочил, забежал вперед купола и тем погасил его. Вот теперь можно было свободно вздохнуть. Я снял шлем, вытер потную голову и задрал ее вверх, потом с облегчением освободился от подвесной системы. Получилось, что в общей сложности я проболтался в воздухе более пяти часов. Быстро собрал парашют и запихал его в сумку, которая была закреплена резинками под запаской.

Вот сейчас можно было бы и отдохнуть, но не более пяти минут, потому что надо спешно выдвигаться на пункт сбора, который обозначался флагом. Там же висел «колдун» – своего рода вымпел для определения направления ветра.

Я упал на траву навзничь и уставился в голубое небо. Сердце мое переполнилось счастьем и гордостью… за самого себя. Хотелось прыгнуть еще и прямо сейчас. Наконец я поднялся и, просунув особым образом руки через лямки парашютной сумки, забросил ее на спину. Прикинув расстояние до красного флага, понял, что шагать придется не меньше трех километров. В дальнейшем приходилось преодолевать и большие расстояния. Ошибка штурмана военно-транспортного самолета с задержкой выброски в десяток секунд прибавляла не меньше километра. Иногда десантников собирали на автомобиле – так далеко они приземлялись. Благо, что бескрайние есенинские поля, в частности район Житово, позволяли это делать вполне безопасно.

Я шел, сильно наклонившись и опустив глаза в землю, так было легче тащить на себе парашют. Отдаленный, но отчаянный крик заставил меня замереть на месте и поднять голову. Далеко в стороне, возле опоры высоковольтной линии электропередач стоял санитарный кунг, и возле него толпился народ. Я резко развернулся и почти бегом, насколько позволял парашют, направился туда, понимая, что там что-то произошло.

На проводах ЛЭП болтался парашют, стропы были перекинуты через них вниз, а там, в подвесной системе, висел десантник. Купол от ветра был чуть наполнен, и это не позволяло парашютисту сползти вниз. Именно это спасало его от неминуемой гибели – стоило ему прикоснуться к земле, как удар током испепелил бы его мгновенно.

Из разговоров врача и дежурного помощника руководителя прыжков я понял, что сам руководитель несколько минут назад умчался на машине отключать линию. Возможно, был какой-то выход из положения, но пока никто не знал, что предпринять. Как только ветер чуть усиливался, а купол начинал наполняться, десантника подтягивало ближе к проводу, и бедный курсант начинал дико орать от страха. Ветер стихал, и парашютист начинал приближаться к земле и тоже начинал кричать. Запаску открывать, чтобы по ней спуститься вниз, ему не позволили. В гробовом молчании все стояли и смотрели.

Толпа зевак увеличивалась, пока, наконец, помощник руководителя прыжков не рявкнул на нас, приказав следовать на пункт сбора. В конце концов, дело закончилось благополучно. ЛЭП отключили, парашютиста сняли.

Нет большего удовольствия, как возвращаться в кузове открытой машины в летний день после прыжков в училище. В сладкой дреме предвкушая обед, а следом, почти сразу, и ужин. На место мы прибыли едва не к ужину, сдали парашюты на склад и бегом в столовую. Отбой был назначен раньше на час. В тот вечер я долго не мог уснуть, в приятном возбуждении перебирая в памяти картины, описанные чуть раньше и которые остались со мной на всю жизнь.

На следующий день была укладка парашютов. Дело облегчалось тем, что запаски в этот раз мы не трогали, но и без того это заняло целый день. Некоторым из нас, у кого количество прыжков в общей сложности, с учетом до училищных, перевалило за десять, вручили знаки «парашютист-отличник». В шутку их называли «парашечист-отличник». Обладателю такого нагрудного знака повышалась и оплата за прыжок до трех рублей, что по тем временам, в особенности для курсанта, было приличными деньгами.

Погода держалась хорошая, и на следующий день все повторилось в точности, как и накануне, с той только разницей, что прыгали со штатным вооружением. Однако последнее сильно усложняло задачу. Кроме того, соответствующее снаряжение – рюкзак десантника РД-54 – облегчения отнюдь не добавляло.

Ил-76 мы не любили, потому что таковой по праву считался «жестким» самолетом. Летчики не любили снижать скорость менее четырехсот километров, но более четырехсот двадцати им лететь при десантировании также не позволялось – могла пострадать раскрытая при десантировании дверь. Даже Ан-22 проходил как-то легче. Там только была особенность покидания через дверь – при этом приходилось преодолеть своего рода коридорчик, прежде чем оставить самолет. Однако в целом я такой жесткости не припоминаю, какая была на Ил-76.

В ходе раскрытия парашюта на десантника могли действовать даже десятикратные перегрузки, что было приличным стрессом для организма. Прыгали всегда в положении «для стрельбы с воздуха», то есть автомат крепился на груди от правого плеча вниз с отомкнутым – сложенным – прикладом. Чтобы предохранить лицо от возможного удара задником автомата, его через рукоять привязывали к лямке парашюта контровкой ШХБ-40. Цифра означает прочность на разрыв – сорок килограммов. Иногда она не выдерживала. Однажды Валька Ганчук сильно пострадал, получив удар автоматом в челюсть. Едва зубы не вылетели. Благо шлем позволил избежать более тяжелых последствий.

Много лет спустя, уже будучи в запасе, мне случилось делать рентген легких. Когда вышел из-за экрана, врач удивленно спросила меня: «Откуда у вас множественные переломы ребер?» Что я мог ей ответить? Тогда не то что в санчасть никто не обращался, но даже и внимания не обращал на острую боль в груди, которая скоро проходила. Даже если совершалась серия прыжков, это не могло служить освобождением от них. К тому же проявлять слабость, а тем более отлынивать от этого рискового дела, было, мягко говоря, не в почете. Кто хотел прослыть трусом или слабаком? Таких не было. Это я сейчас без пафоса говорю.

К исходу второго курса многие курсанты пошли вразнос. Дело в том, что время обучения, как правило, засчитывалось за годы службы и при отчислении после двух лет учебы написавшего рапорт в случае положительного решения и в благоприятном исходе отпускали домой, а не дослуживать в войска. Однако с Лавровыми все сложилось иначе и крайне драматично. Братья окончательно решили бросить училище, но их не отпускали, и, как следствие, посыпались с их стороны самоволки. Хотя своего они добились, но дело закончилось печально. Как я уже упоминал, Саша попал в дисциплинарный батальон, а Сергей демобилизовался через Ферганскую дивизию. Постоянная жара, боевая подготовка, учения в пустыне Каракумы делали это место тяжелейшим для службы.

В самоволки шмыгали практически все и не без последствий. Алкоголь давал сиюминутные последствия, но были другие, замедленного действия. В основном самоход предназначался для посещения дамского пола. Времени было мало, поэтому некоторая часть, что не имела постоянных подруг, пользовалась тем, что попадет. А попадал в основном триппер. Случаев сифилиса не встречалось, но угроза такая висела постоянно, что в свою очередь могло привести к эпидемии. Это на первый взгляд только могло показаться смешным.

Селуков решил эту проблему со свойственной ему смекалкой. Случилось так, что у курсанта четвертого взвода Дурнова папа оказался главным врачом кожно-венерологического диспансера, и тогда Иван Фомич пригласил его в роту прочитать лекцию на соответствующую тему. Загонять силой никого не пришлось, и явка оказалась стопроцентной. Говорят, даже из санчасти больные вернулись в расположение. Внимали, затаив дыхание. Многие делали записи. В конце лекции папа-доктор произнес ключевую фразу: «Если у кого возникнут проблемы, немедленно обращайтесь напрямую ко мне» и оставил номер телефона. Все, и в первую очередь ротный, вздохнули с облегчением.