Призрак Великой Смуты - Александр Михайловский

Кольцо окружения было еще тонким, и немецкие гарнизоны контролировали лишь крупные станции. Но эшелоны по железной дороге шли один за другим, и с каждым часом положение итальянцев становилось все более и более безнадежным. Снятие части войск с фронта по Пьяве было воспринято многими итальянскими солдатами и офицерами как начало общего отступления под натиском наступающих австрийцев. Войска 3-й и 4-й армий, с трудом сдерживающие атаки почти всей австрийской армии, дрогнули и начали отступление, которое вскоре переросло в бегство. Австрийцы гнались за отступающими итальянскими войсками, но так и не могли их догнать.

К вечеру шестого, когда первые итальянские части, потерявшие управление, без тяжелого вооружения, запасов продовольствия и боеприпасов добрались, наконец, до занятой немцами линии Бассано-дель-Граппа – Кастельфранко-Венето – Падуя, они со всего размаха уткнулись в германскую укрепленную позицию, которую уже успели соорудить гренадеры кайзера. У итальянцев осталось только два выхода – плен или смерть.

Союзные войска, оборонявшие участок фронта под Монтебелло, держались чуть дольше. Никто из итальянского командования не соизволил сообщить англичанам, французам и чехословацким легионерам о начале всеобщего отступления. Разгром их был ужасный. Охваченные со всех сторон превосходящими силами австрийцев под Монтебелло, они были вынуждены вскоре капитулировать. Страшная участь ждала чехословацких легионеров, которых австрийские солдаты в плен не брали. Чехов они считали предателями и тут же, без затей, прикалывали штыками.

Уже к концу шестого числа стало понятно, что Италию постигла катастрофа, от которой она уже вряд ли оправится. Выручать ее тоже было некому, Россия давно вышла из войны, и рассчитывать на то, что русские генералы, спасая Италию, раньше времени начнут очередной Брусиловский прорыв, было нереально. Что же касается французов и англичан, то те не горели желанием выручать своих незадачливых союзников по Антанте. Это итальянцы должны были служить пушечным мясом в те моменты, когда положение союзников на фронте осложняется до невозможности, а не наоборот. Тем более что в демократической стране все активные действия должны быть предварительно обсуждены в парламенте, а когда это обсуждение закончится, о принятом решении уже будут знать не только немцы с австрийцами, но и все страны, в которых есть хоть один грамотный человек. Италия была обречена.

К тому же военное поражение осложнилось правительственным кризисом. Кабинет премьера Витторио Эммануэле Орландо пал, и король Виктор Эммануил III через головы политиков обратился к австро-германскому командованию с предложением о перемирии. Ответ был короткий и жесткий – условием прекращения огня могла быть только безоговорочная капитуляция. Как говорили предки итальянцев – «Vae victis!»[4]

7 марта 1918 года. Петроград, Таврический дворец. Подполковник Карбышев Дмитрий Михайлович

Сказать по чести, я никак не ожидал, что меня вдруг вызовут в Петроград. Еще в декабре я добровольно вступил в корпус Красной гвардии, которая коротким, но мощным ударом вдребезги разнесла воинство румын. Я не колебался ни минуты – идеи большевиков я разделял давно и прекрасно понимал, что никто, кроме них, не сможет спасти от развала нашу бедную Россию, которую адвокатишка Керенский довел до последней крайности.

Правда, работы по специальности у меня почти не было – Красная гвардия стремительно наступала, и строить фортификационные сооружения ей было ни к чему. К тому же у меня, как на грех, неожиданно разболелась раненная под Перемышлем нога. Волен-ноленс, но после ликвидации Калединского мятежа в Ростове мне пришлось лечь в военный госпиталь. Там за мной трогательно ухаживала моя дорогая Лидочка. Не знаю, то ли лекарства, то ли ее любящее сердце, то ли все это, вместе взятое, способствовало моему выздоровлению, но факт остается фактом – уже через пару недель я мог снова свободно ходить, правда, опираясь при этом на тросточку.

Именно в Ростове, в госпитале, меня и нашло предписание срочно прибыть в Петроград для получения нового назначения. Предписание было подписано не кем-нибудь, а самим председателем Совнаркома товарищем Сталиным. Я даже поначалу не поверил, что моей скромной персоной заинтересовался глава Советского правительства. Но как бы то ни было, я – человек военный, а следовательно, раз уж вступил в Красную гвардию, то обязан выполнить приказ начальства в срок и со всем тщанием.

Предписание стало для меня поистине палочкой-выручалочкой. Достаточно было показать его коменданту железнодорожной станции Ростова, как для меня с Лидой сразу же нашлось отдельное купе в поезде, следовавшем на Петроград. Поезда, по счастью, уже ходили почти с той же регулярностью, как это было в благословенное довоенное время. Несколько дней пути, и мы с женой уже стояли на Знаменской площади, в центре которой возвышался памятник царю-миротворцу Александру III.

Отсюда до Таврического дворца – резиденции нынешнего правительства России, было минут двадцать ходьбы. Но моя бедная нога все еще немного побаливала, и мы решили взять извозчика – одновременно и транспорт, и источник информации.

Копыта лошадки звонко постукивали по деревянной торцевой мостовой Суворовского проспекта. Я вполуха слушал разглагольствования нашего кучера, а сам смотрел по сторонам, внимательно разглядывая новый, революционный Петроград, и не узнавал его. В городе царил порядок, пешеходы спешили по своим делам, и нигде не было видно следов уличных боев и погромов, о которых взахлеб писали газеты Могилева-Подольского, где я находился в октябре-ноябре 1917 года. Правда, после прихода в Могилев-Подольский корпуса Красной гвардии часть этих газет большевики прикрыли, а те, которые остались, поумнели и резко сменили тон.

Таврический дворец, в котором не так давно находилась Государственная дума, сейчас был центром всех происходящих в России перемен. Часовой у входа, прочитав мое предписание, куда-то позвонил и доложил о моем прибытии. Вскоре пришел человек в штатском, но с повадками жандарма, который посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся.

– Прошу вас, Дмитрий Михайлович, проходите, – сказал он. – А вы, Лидия Васильевна, можете обождать мужа вот здесь, на мягком диванчике. Почитайте пока газеты, их тут у нас много.

И действительно, на журнальном столике, стоявшем рядом с диваном, лежала большая стопка газет и журналов.

Лидочка, которая всю дорогу от вокзала до Таврического дворца испуганно прижималась к моему плечу, вопросительно посмотрела на меня.

– Да, милая, – я попытался успокоить свою супругу, – обожди меня здесь. Ты ничего не боялась на фронте, под вражеским огнем, а здесь, в Петрограде, вдруг оробела. Поверь, все будет хорошо.

За своим провожатым я прошел по коридору, и остановился у двери, на которой была привинчена медная табличка с надписью: «Председатель Совета народных комиссаров Иосиф Сталин». Мы вошли в небольшую приемную, где сидел секретарь. Увидев меня, он встал с места, открыл дверь в комнату напротив и пригласил меня войти.