Одиночество мужчин - Юлия Рублева

Я накрасилась и пошла.

Села за столик с француженкой, старой красивой женщиной с большим сапфировым перстнем на пальце. Она позавидовала моему аппетиту – сама ела только листик салата. Я мрачно ей поулыбалась, хотелось поскорее к себе в номер. Дама ушла. Я огляделась вокруг. Справа от меня за столиком сидел дядька с неопрятным рыжим хвостом, собранным в резинку. Напротив него – очкарик с треснутым мутным стеклом. Дальше – какой-то амбал с красными щеками. «Вот, – сказала я себе. – Поглядеть даже не на кого». И уткнулась в арбуз.

Через минуту я подняла голову и увидела, что вместо рыжего сидит мужчина моей мечты. Лет сорока на вид, внешности, знаете – моей любимой, типа Шона Коннори. Брюнет. С карими глазами и живым умным лицом. Он о чем-то разговаривал с очкариком, у него был приятный голос. Я уныло подумала – блин, он наверняка женат. И снова уткнулась в тарелку.

Когда я вновь подняла глаза, Шон Коннори сидел напротив меня, улыбался и явно собирался меня клеить. Как он оказался за моим столиком, я не поняла.

– Жиль, паризьен, – сказал он.

– Джулия, Москоу, – сказала я.

– Жюли? – переспросил Жиль. – Рюс?

И закричал на весь ресторан:

– Есть тут кто-нибудь, кто может переводить на русский?!

Кричал он по-французски, но я поняла.

До моего отъезда оставалось три дня.

* * *

Наверное, в этот вечер нам ворожили черти, потому что в ответ на его крик что-то сказали ему по-французски слева от меня, что вызвало у француза бурную радость. Тут же ко мне обратились по-русски:

– Мадам, вы из Москвы?

Я обернулась – за соседний столик присаживалась молодая пара.

– Меня зовут Марин, я молдаванин, живу в Париже, – на чистом русском языке сказал мне молодой человек. – Могу вам переводить.

С помощью Марина быстро выяснилось следующее: что меня приглашают погулять и на дискотеку, что я шарман и прочее, что большое горе этот мой отъезд через три дня и нам нельзя терять времени. Это был такой напор и кавалерийский наскок, что я только кивала.

Было очень прикольно: француз мягким бархатным голосом говорил что-то, не сводя с меня глаз и улыбаясь, тут же мне в левое ухо шептали: «Мадам, мсье говорит, что он живет в Париже, что он работает в юридической конторе возле Дома Инвалидов, и если вы только захотите, он готов показать вам Париж».

Я отвечала: «Очень приятно, спасибо», и тут же раздавалось: «Мсье, мадам парле…»

Короче говоря, француз так вцепился в эту парочку, что потащил ее с нами в соседний отель на танцы, и там мы с Марином перешептывались и сплетничали по-русски друг другу на ушко, и было очень смешно. Его спутница, Люси, сначала ревниво взглядывала на меня, потом я ее вытащила подышать свежим воздухом и там каким-то странным образом, на международном женском языке, посплетничали. Убейте, не знаю, как, но я понимала все, что она говорила: что Марин живет с ней в Париже уже три года, что она хочет за него замуж и детей, а он молчит. Потом она зашептала: будьте осторожны с вашим спутником, он сегодня за завтраком ел какие-то белые таблетки, и это подозрительно, вдруг он наркоман. «Медикамент!» – она поднимала палец кверху. Я говорила: «Хорошо, что я не побрила ноги, может, это его отпугнет», – и вытягивала ногу вперед. Мы с ней смеялись, сидя на ступеньках какого-то черного отельного хода.

Белые таблеточки за завтраком оказались сахарозаменителем. Жиль соблюдал диету. Он смеялся над тем количеством пищи, которое я набирала себе на поднос. Он стоял как оловянный солдатик по стойке смирно возле стула, пока я садилась. Он говорил мне комплименты. У него оказалось хорошее чувство юмора. За первую ночь я выучила по-французски названия частей тела и счет до десяти.

Наутро, еле шевеля языком, я позвонила гиду и отменила экскурсию, потому что сил не было никуда ехать. Мне хотелось только спать, но Жиль заходил ко мне в номер под дурацким предлогом помыть руки и снова оставался. Мы гуляли по бульварчику Санта-Сусанны, и он как заведенный целовал меня в шею и в полоску живота над джинсами. Мы говорили о наших котах и детях, и в какой-то момент я спросила – женат ли он, и он сказал – нет проблем, я разведен. Мне даже было лень думать, врет ли он. Он знакомил меня со всеми своими знакомцами, и было видно, что его распирает от удовольствия. До моего отъезда оставалось два дня.

Под утро я проснулась от того, что он на меня смотрит и гладит по голове, по лицу… «Анжелик…» – шептал он. Я спросонок удивилась, что курортный роман может быть таким бурным и правильным, по всем законам жанра. В этот день мне предстояло ехать на гору Монтсеррат, в святой монастырь, и я не стала отменять экскурсию, потому что мне просто дико хотелось побыть отдельно от него хотя бы несколько часов.

Я поехала. На горе, в монастыре, я поняла, что ни слова не понимаю из того, что говорит гид, что мне хочется добрести до скамейки и подремать, и подошла к какой-то одинокой девушке и сказала: «Простите. Можно я с вами похожу, я боюсь заблудиться и отстать от группы, и ничего не могу запомнить».

Девушку звали Таня. И она работала переводчиком во французском культурном центре в Москве. Черти продолжали ворожить. Я вцепилась в нее изо всех сил, объяснила, что ко мне пристал сумасшедший француз, и за целый день прогулок с ней научилась говорить маленькие фразы: «пойдем на завтрак», «я хочу спать», «я ничего не хочу» и «мне приятно».

На следующий день я уезжала.

И в последнее утро он сделал мне предложение. Часов в пять утра. Он говорил – пойдем на море смотреть, как встает солнце. Я отбрыкивалась изо всех сил. Он вытащил меня из кровати, поставил перед балконом, обнял и что-то сказал со смешным словом «пюзи». Я ничего не поняла. Тогда он сделал жест, будто надевает мне на палец кольцо. Я напугалась. Это выходило за рамки жанра. Он взял с тумбочки московский журнал про кино, где на обложке Чулпан Хаматова была в свадебном наряде, и ткнул пальцем. Я не знала, куда деваться. Я сказала по-английски, что это все серьезно и что я буду думать. И мы пошли на море смотреть на восход.

Он поехал меня провожать в аэропорт, а перед этим позвонил родителям – они жили неподалеку, в Пиренеях. Повторяя «Жюли, Жюли», он вдруг сунул трубку мне, и на меня вылился горячий поток французской речи его отца, закончившийся единственным словом, которое я поняла: «Вуаля!» Я засмеялась.

В Москве все продолжалось. Смешное слово «пюзи» значило «супруга». Он звонил каждый день, иногда по восемь раз. Французский я постигала какими-то нечеловеческими темпами. Он каждый раз умудрялся сообщать мне какие-то новости. От того, что рассказал про меня своей кошке и бывшей жене, до того, что ходил в мэрию и сделал мне приглашение приехать. Он разговаривал по телефону с моей дочерью и называл ее Маша́, с ударением на последний слог, что ее дико раздражало.

Он звонил мне на работу, и я выскакивала за дверь, чтобы с ним поговорить. Однажды мне позвонила его бывшая жена Мартина и по-английски предупредила, что приглашение готово на такие-то даты. Однажды мне некогда было выйти за дверь и пришлось, мешая французские, английские и русские фразы, что-то ему объяснять. Закончила я разговор в полной тишине: коллеги как-то странно смотрели и сразу заорали: «Колись, ты едешь в Париж?! А ты сказала, что нас десять человек и мы тоже хотим?»