Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

Энни очнулась от беспокойного сна совсем не отдохнувшей. Кровать ночью казалась ей очень жесткой, и ее все время мучил какой-то сырой, затхлый запах.

Потянувшись, она больно стукнулась рукой о грязные доски, с трех сторон окружавшие маленькую, узкую кровать. Моргая в полутьме, она отдернула занавески, закрывающие кровать.

За ней оказалась гардеробная. Полоска бледного рассвета пробивалась из-под двери спальни и освещала ванну, в которой она недавно купалась, и темное пятно сырости на полу.

Тревога мгновенно охватила ее. Она заснула на месте Мари! Энни спустила ноги на пол и бессмысленно уставилась на узкий луч из ее спальни.

Из ее спальни… Она сразу все вспомнила.

Филипп. О боже! Она оставила его связанным на всю ночь!

Она, дрожа, встала и, осторожно подойдя к двери, приложила к ней ухо. Не слышно было ни храпа, ни тяжелого дыхания, ни движения. Он все еще там? Что ей теперь делать?

Энни заглянула в щелочку.

Все еще связанный, Филипп приподнял голову и, не отрываясь, смотрел куда-то мимо нее. Его глаза были темными от гнева, а лицо казалось изможденной маской. Даже через комнату было видно, что его запястья сильно натерты шелковым шнуром. Холодная ярость его взгляда заставила Энни опустить глаза.

Ее сердце бешено заколотилось, она прикрыла дверь и прислонилась к ней. Он свернет ей шею, если она попробует сама развязать его. Да и кто может его осудить после того, как он пролежал связанный, как скотина, всю ночь?

Наверно, безопаснее поручить кому-нибудь развязать Филиппа. Лучше всего Жаку.

Найдя его в огороде, Энни нерешительно посмотреть ему в глаза. Как ему объяснить?

– Мой бедный муж! Мне так стыдно. Жак встревожился.

– Что случилось? Вы не убили его?

– Нет, конечно, нет! Как ты мог подумать? – Энни совсем невоспитанно вытерла рукавом кончик носа.

– Простите, ваша милость. Вы так спешили, что я испугался… – Он спросил с надеждой: – Так его милость в порядке?

Она не знала, как ему сказать, но от правды не отвертеться. Жак и сам вскоре все увидит. Она покраснела до корней волос и, приняв горделивую позу королевы, отдающей приказ, произнесла:

– Я нечаянно привязала его милость к моей кровати на всю ночь. Он все еще там, и в глазах у него жажда крови. Я не рискую развязать его сама, но тебе, я думаю, он ничего не сделает. – Энни потянула Жака к дому.

Он сделал только шаг и остановился. На его лице вновь появилась тревога.

– Хозяин не жестокий человек, но его характер… Если он так зол, как вы говорите, лучше вашей милости не попадаться ему на глаза.

– О, конечно, ты прав, но куда я денусь? Он сразу же найдет меня, если я останусь в доме, а на лошади я едва держусь. Мне от него не ускакать.

– Надо что-то придумать… – Жак щелкнул пальцами. – Нашел! Старая мельница у моста. – Он показал на каштан, растущий в конце сада. – Видите куст сирени возле этого дерева? – Он заговорил почти шепотом: – Прямо за ним есть тропинка. Идите по ней, пока не дойдете до ручья. Дальше, вверх по течению, будет мельница. Я однажды набрел на нее, когда меня на охоте застигла буря. Там есть сарайчик.

Энни прикусила губу, раздумывая, что может с ней сделать Филипп, если найдет ее там одну, так далеко от людей и без слуг, которые могли бы ее защитить.

Жак постарался успокоить ее:

– Это совершенно безопасное место, его милость о нем ничего не знает. И не беспокойтесь, я не пойду к дому, пока вы не скроетесь из вида.

План показался ей разумным.

– Спасибо за помощь. Я этого не забуду. – Подобрав юбки, она помчалась к лесу так быстро, как только могла.

Жак крикнул вслед:

– Когда хозяин поостынет, я приду и скажу, – и пробормотал себе под нос: – Если он сразу не пристукнет меня.

Энни прошла по узкой лесной тропинке уже больше полумили, когда острая боль в боку заставила ее остановиться. Согнувшись вдвое, она подождала, пока пройдет боль и успокоится дыхание. Она прислушалась, боясь услышать звуки преследования. Но, кроме шума бегущего ручья, не было слышно ничего.

Пока ей удалось спастись от гнева Филиппа, но Энни знала, что ей придется вернуться и встретиться с ним лицом к лицу. И что же тогда? Сказав себе, что будет время подумать, когда она доберется до мельницы, Энни выпрямилась и двинулась дальше.

Вскоре она вышла из зарослей к развалинам мельницы на тенистой поляне, заросшей папоротником. Крыши не было, одни каменные стены выступали из огромных, покрытых мхом глыб, закрывающих дневной свет. Несмотря на свою встревоженность, Энни не смогла не отметить мрачного очарования пейзажа.

Легкий порыв ветерка пронесся над вершинами старых деревьев, заставив их листья затрепетать в веселой пляске света и тени, нарушившей тишину этого сонного царства. Беспокойно озираясь, Энни нашла наконец незаметный вход в убежище за огромным рододендроном в самом дальнем углу за мельницей. Там она обнаружила низкую дверь.

Пригнувшись, она нырнула внутрь. Запах известки и навоза смешивался со смолистым запахом сухого сена, покрывающего земляной пол. Заброшенная комнатка оказалась достаточно сухой и надежно защищала от прохладного майского ветерка. Убедившись, что здесь нет никакой лесной живности, Энни села в уголок, прикрыла ноги юбкой и стала ждать.

Неужели мир в ее душе потерян ею навсегда?

Прошлой ночью она дала волю гордыне, вожделению и мести и ввергла себя в пучину хаоса. Она мучилась сознанием вины и не могла себя простить.

Она связала Филиппа в тщетной попытке взять над ним верх, думая, что это даст ей ощущение власти и над своей жизнью, и над своим телом. Но в конечном итоге потеряла власть над собой. Неудивительно, что в ее душе нет покоя. Они с Филиппом стоят друг друга. Их необузданные желания могут привести и того, и другого к гибели.

Воздух был теплым, но Энни не могла остановить дрожь. Она не могла без ужаса подумать, что сказал бы отец Жюль или господь – неважно, узнав, что она связала своего мужа и забыла развязать его.

Ближе к вечеру острое чувство вины притупилось, но Энни чувствовала себя совсем обессилевшей. В желудке ворчало, икры стянуло судорогой, плечи болели. Она с трудом встала и осторожно вышла из своего, теперь уже прохладного, убежища, встала под теплые, янтарные лучи солнца, еще пробивающиеся сквозь деревья, и потянулась, чтобы хоть немного размяться после долгого сидения.

Услышав шаги, Энни замерла. Шорох сухих листьев был осторожным – так неуверенно мог идти только тот, кто не очень хорошо знал дорогу, да и шаги были не такие, как у Жака.

Энни нырнула в свое убежище и стояла там, едва дыша, с отчаянно бьющимся сердцем, пока не услышала обеспокоенный голос Мари: