Лишние дети - Маша Трауб

– Ее звали Луша. Ее завел мой папа. Когда они с мамой перестали жить вместе, Луша стала вроде меня. Ненужной. Но меня оставили жить с мамой, как и Лушу, потому что у папы не было подходящего жилья для ребенка и собаки. Мама Лушу никогда не любила. Терпела. Как и меня. Луша всегда считала своим хозяином папу, я тоже скучал по нему. Собака какала на ковер, а я стал странным. Мы ведь всегда гуляли по утрам с папой и Лушей. А мама не хотела с нами гулять так рано. Луша переживала и поэтому начала лаять. Она грызла мамины туфли и обивку дивана. Мама очень сердилась. Она предложила папе забрать собаку, но он не мог. Тогда мама ее усыпила. Но Луше не было больно. Она просто уснула.

– Ты плакал? Просил ее оставить? – спросила я.

– Нет, а зачем?

– Как зачем? Может, мама оставила бы собаку, если бы видела, что ты расстроен! – возмутилась я.

– Когда папа уходил, я плакал. Умолял папу не уходить. Просил маму. И ничего не подействовало. Они сказали, чтобы я перестал так себя вести и что ничего уже не изменишь. С Лушей было то же самое. Мама так решила. Она просто ждала повода, чтобы избавиться от Луши. Когда Луша нагадила на мамин любимый ковер и сгрызла ее новые сапоги, мама получила повод. Так что получалось, что Луша сама виновата в том, что ее усыпили. Мне кажется, мама хотела папе отомстить. Поэтому и избавилась от собаки. Иногда мне кажется, что мама ждет повода, чтобы и от меня избавиться. Просто пока не находит достаточно веского. Я думаю, она хочет отдать меня папе и жить с отчимом и братом. Я не против. Даже был бы рад. Но вдруг меня папа не заберет, как не забрал Лушу? Я просчитал варианты. Скорее всего, так и получится. Папа меня не заберет. Поэтому я стараюсь вести себя нормально.

– Если тебя отдадут на пятидневку, там ничего страшного. Все, что рассказывают, – враки. Там хорошо. И воспитательницы добрые. Мне там очень понравилось. – Я решила поддержать друга.

– Я слышал, как мама говорит отчиму про интернат. Если бы я был спортивным ребенком, было бы проще. У мамы подруга работает в спортивном интернате. Она бы с ней договорилась. Но я не спортивный. Мама возила меня показывать. И очень расстроилась, когда ей сказали, что у меня нет никакого шанса. Но есть и другие интернаты. Сама знаешь. Для детей, которые считаются больными, потому что не такие, как все.

– Если тебя переведут в интернат, я попрошу маму, чтобы меня тоже туда перевели. Она только обрадуется, – пообещала я, – а тебе надо познакомиться с Игорем и Таней. Они на пятидневку ходят. Я знаю, как идти на их веранду. Ты обязательно подружишься с Игорем. Он не такой умный, как ты, но тоже умный. А Таня странная.

– Хорошо, – улыбнулся Стасик, – пойдем познакомимся. Зинаида Петровна все равно не заметит, что нас нет на веранде.

Стасик опять оказался прав. У заведующей появился новый попугай, а о старом быстро забыли. Но тот урок я заучила на всю жизнь – если тебя не поймали за руку, ты вроде как не виноват. Совесть, про которую говорили воспитательницы и мама, меня никогда не мучила. Наверное, у меня вовсе ее не было. Тем более мама всегда твердила: «Ты совсем совесть потеряла». Я не могла ей признаться, что совесть я потеряла не в тот момент, когда задушила попугая, пусть и случайно, а намного раньше. Когда переставляла лук на подоконнике. Или даже еще раньше. Когда поняла, что тетя Света меня жалеет, и стала этим пользоваться.

Мне кажется, уже тогда, в старшей группе детского сада, я ничему не удивлялась. Приобрела здоровый взрослый цинизм. Нет, не здоровый. Я ведь была ребенком. А ребенок не должен становиться циником.

Следующие недели прошли спокойно. Я ходила к тете Свете на кухню и радовалась, что Люська вынуждена меня терпеть, хотя я ей и не нравилась. Тетя Света всегда встречала меня радостно. Зинаида Петровна опять впала в свой привычный транс и перестала нас заплетать. Ей, видимо, надоело. Как надоело вырезать аппликации. Воспитательница оказалась хуже нас, детей, – она чем-то увлекалась, будь то плетение кос или вырезание цветов из бумаги, но ее увлечение быстро проходило. Пока Зинаида Петровна не нашла себе новое занятие по душе, мы жили спокойно.

Я познакомила Стасика с Игорем и Таней, и они действительно подружились. Стасик уже без меня уходил на веранду пятидневки, и они с Игорем играли в крестики-нолики, чертя линии на песке. Воспитательницы пятидневки – Валентина Павловна и Наталья Сергеевна – поначалу спрашивали, знает ли наша воспитательница, куда мы удрали, а потом перестали. Они были рады видеть и меня, и Стасика. Я и думать забыла о несчастном попугае и боялась только одного, что это спокойствие рано или поздно закончится. Что опять что-нибудь случится. Потому что так происходит всегда. Только начинает казаться, что все хорошо, как вдруг может стать очень плохо. В самый неожиданный момент. В тот день, когда ты наконец ощущаешь счастье и спокойствие.

Я бы не стала об этом задумываться, если бы не Таня. Она никогда не умела радоваться. Если сегодня все шло хорошо, Таня все равно ждала плохого завтра. Так ее научила бабушка. Если много смеешься – завтра будешь плакать. Кажется, что ты счастлив? Уже завтра жизнь заставит тебя страдать. Лучше ничего не ждать, не верить, а готовиться к тяжелым дням. Вот Таня и готовилась к худшему. Ее можно было понять – каждый день ожидать перевода в интернат, тут любой с ума сойдет. Не только ребенок, но и взрослый. Таню все не переводили, откладывали. Она уже мечтала об этом интернате и все время о нем говорила. Ей хотелось, чтобы уже наконец решили – остается она на пятидневке или уходит. Жить на качелях каждый день – туда – сюда, снова туда – не знаю, как Таня вообще держалась. Она убедила себя в том, что ждать нужно плохого, а не хорошего. Как ни странно, Стасик с ней согласился.

Когда в нашей с мамой квартире вдруг появился дядя Коля, я поняла, что мое счастливое время закончилось, как и предсказывала Таня. Я, казалось, была готова ко всему. Но на территории детского сада. И никак не могла предположить, что плохое настигнет меня дома.

Мама сообщила мне, что дядя Коля станет приходить и делать ремонт на кухне. Дядя Коля действительно что-то без конца чинил, привинчивал, красил. От запаха краски у меня начинала болеть голова. Я даже сказала об этом дяде Коле, на что тот ответил:

– Голова не жопа – завяжи и лежи.

Он расхохотался. Мама тоже рассмеялась, хотя я не понимала, почему мама разрешает ему говорить слово «жопа». Дядя Коля не только делал ремонт, но и завтракал и ужинал у нас. Мама торжественно объявила мне, что я уже взрослая и поэтому могу одна ходить утром в садик и самостоятельно возвращаться домой. Мама смотрела на меня так, будто подарила мне новое платье.

– Разве ты не рада? – спросила она.

– Нет, – честно ответила я.

– Ты не хочешь быть взрослой? Я в твоем возрасте в магазин ходила, а не только в детский сад, который почти во дворе. На следующий год тебе идти в школу. Сейчас самое время подготовиться. В школе воспитательниц и нянечек не будет.

– Я хожу в магазин за хлебом, – буркнула я.

– Очень хорошо. Не понимаю, почему у тебя такая реакция. Ты должна гордиться тем, что я тебе доверяю и что ты становишься самостоятельной, взрослой девочкой.