Штрафник, танкист, смертник - Владимир Першанин

Это — мелкие эпизоды. Больше хлопот доставляли встречные контратаки, мощные укрепления, немецкая авиация. Я видел обстановку глазами командира танкового взвода. А в целом, уже опираясь на исторические документы, хочу в нескольких словах описать то, что происходило в те дни на участке наступления нашей шестьдесят третьей армии.

В книге «Курская битва», подготовленной Институтом военной истории Министерства обороны СССР, хоть и с оговорками, была дана реальная картина событий середины и второй половины июля сорок третьего года. Там говорилось: «Все усилия немецко-фашистского командования остановить наступление 3-й и 63-й армий Брянского фронта на Орел не увенчались успехом. Однако темп продвижения наступающих соединений был медленный. Противник продолжал перебрасывать на это направление крупные подразделения».

Девятнадцатого июля, через неделю после начала наступления Брянского фронта, в бой была брошена 3-я гвардейская танковая армия, что позволило прорвать оборону и продвинуться за сутки на 20 километров. Двадцатого июля был освобожден город Мценск.

Я видел своими глазами, что оставляли после себя немцы. Практически все деревни, даже мелкие хутора, были сожжены. Мы наступали севернее Мценска, но, по сообщениям, от города остались одни развалины, население было угнано. Мы сами не раз сталкивались с такой картиной. Берем поселок, вернее, его сожженные остатки. Ни души вокруг. Если останавливаемся, поджидая пехоту или подвоза боеприпасов, то из ближайшего леска, оврагов, кустов начинают появляться люди. В основном старики, женщины, дети. В обносках, многие босые. Плачут, что-то рассказывают, перебивая друг друга. Протягивают нам яблоки, вареную картошку. Мы делимся хлебом, консервами. Отдаем запасное белье, куски портяночного материала, мыло.

Двадцать пятого июля начались сильные бои на подступах к Орлу. Они и до этого были не менее ожесточенные, но сейчас планировался прямой бросок с целью освободить Орел. Наступление шло уже две недели. Не знаю, как мне удалось выжить. Судьба. Танк дважды ремонтировали. Снаряды щадили экипаж. То ударит рикошетом по корпусу, то порвет гусеницу, выбьет колесо. Однажды застряли на нейтралке. Федотыч кое-как загнал танк в старый орудийный капонир. Целиком танк в нем не поместился. Осталась торчать верхняя часть башни. Немцы вволю поупражнялись по ней. Гаубиц поблизости не было — это нас и спасло. Били из минометов и противотанковых 75-миллиметровок из укрытий. Командирскую башенку смяли и почти снесли. Пока имелись дымовые шашки, мы бросали их, имитируя, что танк горит. Все четверо были контужены. Из носа и ушей текла кровь. На наше счастье, начался налет штурмовиков на немецкие позиции. Пока там гремело и горело, я послал стрелка-радиста Степу Пичугина принести еще шашек и доложить, что мы живы и ждем подмоги. Степа в экипаже — самый молодой. Вздохнул, посопел, попрощался с каждым за руку. Я не выдержал:

— Степан, ты чего себя хоронишь? Немцу сейчас не до тебя. Ползи быстрее, только не поднимайся.

Степа прополз метров сто, потом не выдержал. Вскочил. Шагов семь успел сделать. Хорошо заметная трассирующая очередь прошла поперек спины. Как и не было Степы Пичугина из-под города Пензы, простого, хорошего парня. И нас бы добили. Но началась атака. Немцев оттеснили, а до вечера танк отремонтировали. Уже в сумерках сидели, ужинали. Подошел комбат Колобов. Начальника штаба батальона убили, он планировал на его место поставить Таранца, а меня — командиром роты. Антон был доволен. Досыта в атаку находился. Мне тоже приятно было, что на роту выдвигают. Хотя разницы между ротным и командиром взвода почти нет. Оба из боев не вылезают. Но все же приятно. Старшего лейтенанта, наверное, присвоят. Да и орденами ротных не обходят, когда батальон или бригаду награждают.

Помянули Степу Пичугина, которого сами похоронили. Не хотели, чтобы похоронщики его, как других бойцов, до белья раздевали. Закопали в комбинезоне, завернув в плащ-палатку. Без мучений парень умер, четыре пули насквозь пробили спину и грудь. Нового стрелка-радиста искать было некогда. Знали, что завтра наступление. Уговорили бойца из десантников. Парня посмышленее, чем-то на Степу похожего. Тот согласился, а с командиром взвода мы договорились, хорошо выпив вместе. Спали усталые. А утром вступили в бой на прежних должностях. Антон Таранец — ротным, а я командиром взвода. Долго нам еще придется в этом качестве воевать. Свою судьбу никто не знает.

На рассвете двадцать пятого июля форсировали речку Оптуху. Я тогда еще не знал, что танковая армия Рыбалко передана в связи с осложнением обстановки на другой участок. Наступали своими силами. С десантом на броне, в сопровождении самоходок СУ-122 и грузовиков с пехотой. С маху пробили брешь в обороне, оставив несколько танков, взорвавшихся на минах и подбитых артиллерией. Мой взвод состоял из двух «тридцатьчетверок». Старшина Фогель оставался при штабе бригады, а я вместе с новой машиной получил нового командира, младшего лейтенанта, которого не успел запомнить даже по имени. Такая жизнь на войне, особенно в наступлении. Люди быстро уходят. Многие — навсегда.

Мы влетели в бой между станциями Становой Колодезь и Стишь. С пологого холма и рощи у подножия стреляли противотанковые пушки и минометы. Сразу подбили «тридцатьчетверку» и легкий Т-70. Грузовики остались позади, а подкрепленный отремонтированными танками батальон пошел с двух флангов в атаку. У нас было тринадцать танков, из них три — легкие Т-70. Таранец шел метрах в семидесяти впереди меня.

Нас не надо было учить, как двигаться под огнем. Неслись на хорошей скорости, делая зигзаги и непрерывно стреляя на ходу. Снаряд попал в моторную часть «тридцатьчетверки» моего взвода. Она сразу остановилась и задымила. Начал выскакивать экипаж. Я еще успел подумать, хорошо, что в моторную часть. Люди уцелеют. Но немцы думали иначе. Крупнокалиберный пулемет свалил одного, второго танкиста. У меня не было возможности оглядываться назад.

— Федотыч, дорожка!

Ударил дважды с короткой остановки по ближнему орудию, 75-миллиметровой гадюке, скрытой в орудийном окопе. Попал, нет — непонятно. Завеса пыли и дыма. Взорвался Т-34 командира третьего взвода. Сдетонировал боезапас. Сорвало башню, выкинуло через круглое отверстие кучу обломков, мятых гильз, горящего тряпья и что-то похожее на останки человеческих тел.

— Федотыч, газу!

Старый механик-водитель летел и так на полной скорости, успевая делать зигзаги. Снова «дорожка», то бишь короткая остановка. До пушки оставалось метров сто семьдесят. Попал точно. На этот раз летели чужие обломки и чужие останки тел. Аккуратно обложенное мешками с песком гнездо крупнокалиберного пулемета раздавили с маху. Зашли с тыла к следующему орудию. Тягач, ломая деревья, ушел из-под выстрела в низину. Таранец, опережая нас, раздавил пушку и расстрелял из пулеметов грузовик-тягач. Четвертую пушку тоже добили и остановились.

У заряжающего Лени Кибалки круглые, ошалелые от напряжения глаза. Федотыч заглушил мотор. Объяснил, что все кипит, и, запрокинув голову, глотал воду из пятилитрового бачка. Вчетвером выпили весь бачок. Потом закурили. В роте осталось четыре танка. В который уже раз? Обычно воюем до одного-двух танков, потом переформировка. А сейчас за неполных три недели уже несколько раз присылали отремонтированные танки, но бригаду из боя не выводили. Вот он, Орел, совсем рядом. Как тот локоть, который близок, но не укусишь. Немцы держат позиции крепко. Знают, что потеряют Орел и Белгород — посыплется фронт.