Фиолетовый сон - Эрих Мария Ремарк

это обстоятельство в антисемитской пропаганде: будто я – нееврейский автор – был использован двумя еврейскими фирмами в их космополитических и пацифистских целях. В качестве вознаграждения Геббельс обещал мне покровительство нацистской партии. Ему не помешало, что его партия с теми же нападками выступала против меня и моей книги. Посланец Геббельса поведал мне, что общественная память коротка, а члены партии дисциплинированны – они поверят в то, что им скажут. Нет нужды говорить, что я отверг этот вздор и упустил возможность стать мучеником партии.

На премьере Геббельс разразился ядовитой речью. Его когорты швыряли в зал зловонные бомбы и выпустили под ноги публики белых мышей, чтобы сорвать сеанс. На площади перед кинотеатром нацисты устроили гигантскую демонстрацию.

Я видел тех демонстрантов. Никому из них не было больше двадцати лет, следовательно, никто из них не мог участвовать в войне 1914–1918 годов и никто не знал, что десять лет спустя они окажутся на войне и большинство из них погибнут, не дожив до тридцати.

Я был, in effigie[61], вместе с моими книгами и со всеми копиями фильма, какие им удалось найти, сожжен в Берлине в 1933 году. Все мои книги были запрещены, но, несмотря на это, я поимел удовольствие быть еще раз напечатанным в Германии – причем в гитлеровском листке, в «Фёлькишер Беобахтер». Один венский писатель слово в слово переписал одну главу из «На Западном фронте без перемен», снабдив ее другим названием и приписав другому автору. Ради шутки он отправил эту главу в гитлеровскую газету. Издательство не только приняло текст, но и предварило его предисловием: после таких лживых книг, как «На Западном фронте без перемен», здесь мы видим правду в каждой строчке. Правда иногда тоже может стать великим соблазнителем. Жаль, что случается это не слишком часто.

Когда год назад я в дождливый день приехал в Берлин, я первым делом отправился на Ноллендорфплац, где нацисты имели обыкновение устраивать свои демонстрации. Площадь лежала в развалинах, так же, как и театр, и бесчисленные дома на много миль вокруг по всему городу. Я прошел мимо развалин дома моего первого издателя, которому я вручил рукопись «На Западном фронте без перемен». Рукопись он не принял, а мне объяснил, что сейчас никто не желает читать о войне. Этим он преподал мне хороший урок: не слишком доверяй экспертам. За эти годы я понял, во что я должен верить: в независимость, терпимость и чувство юмора – в три вещи, не очень популярные в Германии.

Некоторое время я шел сквозь дождливые сумерки и наконец понял, что заблудился. Я много лет прожил в Берлине, но теперь почти все знакомые мне ориентиры исчезли. Мне пришлось спрашивать у прохожих дорогу через непроходимые дебри развалин. То же происходило, когда я приехал в город, где родился. Я стал чужаком, и мне пришлось купить старые фотографии, чтобы вспомнить, как выглядели места моей юности.

Когда я открыл дверь студии, где должны были снимать «Время любить и время умирать», мне показалось, что я попал в дурной сон. Там снова были они: знамена со свастикой, черная эсэсовская форма, атмосфера безудержного тщеславия, разложения и заблуждений. На мгновение это показалось мне настолько невероятным, что я почти поверил в то, что произошло чудо и в этом разрушенном до основания городе из руин возник обычный, отстроенный заново квартал. Подобную реакцию мы наблюдали двумя днями позже, когда выехали из студии, чтобы отснять эпизод на улице. По пути нам пришлось остановиться на заправке. В автомобиле сидели три актера, одетые в мундиры офицеров СС. Женщина-заправщица, увидев нас, резко обернулась в направлении дома: «Беги, Отто, они снова здесь!» Воспоминания тоже могут стать великим соблазнителем.

Большая разница между «На Западном фронте без перемен» и новым фильмом заключалась в том, что в «На Западном фронте без перемен» были впечатляющие батальные сцены, а во «Время любить и время умирать» их не было ни одной. В кадре ни разу не показался ни один вражеский солдат, но разрушения были куда страшнее, чем после той, первой войны. Враг невидим. Смерть дождем падает с неба. Война траншей и линий обороны миновала и осталась в прошлом. Фронт всюду. Война солдат окончилась: тотальная война целит в каждого. Героическая война канула в Лету: можно спрятаться, но невозможно защититься. Когда-нибудь в будущем кучка людей нажмет несколько кнопок и миллионы людей умрут страшной смертью. Проблема войны в том, что жаждущие ее люди не ждут, что им придется умирать на ней. Проблема с нашими воспоминаниями в том, что они изменяют, забывают и искажают истину, и это помогает нам выжить. Твоя память превращает смерть в приключение, если смерть тебя миновала. Но смерть – это не приключение: убивать – вот смысл войны, убивать, а не выживать. Поэтому правду о войне нам могут рассказать только мертвые. Слова выживших никогда не смогут стать исчерпывающими. Иногда на такую правдивость способны фильмы. Глаз более сильный соблазнитель, чем слово. Надеюсь, что таким станет и этот фильм.

1957

О книге «Эйхман и сообщники»

О книге Роберта М. В. Кемпнера «Эйхман[62] и сообщники»

Данная книга является одной из самых важных и содержательных работ, опубликованных после окончания войны. Она выходит далеко за рамки своего названия и представляет собой не только описание Эйхмана, его подручных, начальников, мотивов и поступков, но также и совершенно неопровержимое, объективное и потому еще более ужасающее изображение национал-социализма вообще; неопровержимое и объективное потому, что книга в основном состоит из документов, выдержки и фотокопии которых представлены в таком изобилии, что читатель, снова и снова содрогаясь, не только вынужден признать, что здесь он сталкивается с фактами, а не с жутким зловещим призраком, но и может понять, как случилось так, что люди верили в этот призрак, и что огромная часть образованного, цивилизованного и слишком слепо следующего авторитетам народа загнала других людей и сама была загнана в трясину бесчеловечности, даже толком этого не почувствовав.

Однако в книге есть еще кое-что – нечто, кажущееся еще более страшным, чем сам изображенный в ней садизм: обывательская бюрократия этого садизма, которая проявляется на страницах книги через многочисленные документальные доказательства. Речь о сотнях тысяч беспомощных, невинных людей и их зверском умерщвлении идет так, словно они были докучливыми вредными насекомыми, которых истребляют аккуратные и педантичные морильщики; о бесконечных поездах, переполненных несчастными, отправленными на смерть женщинами и детьми, рассказывается так, словно фирма, торгующая картофелем, докладывает об отчетах по